Белая Мария

Эрнста Й., жандарма, палача, задержал сотрудник Управления общественной безопасности, возраст сорок шесть лет, образование — три класса русской школы.

У задержанного имелись при себе: туфли из обрезанных сапог, четыре бритвенных лезвия, нитки, брезентовый ремень и мешок с камнем. (Около камня кто-то поставил знак вопроса. Кто-то другой пояснил: милиционеры ему подложили, чтобы тяжело было нести.)

Был назначен день судебного разбирательства и защитник: Мариан Хасенфельд.

Адвокатская контора отказалась принять вызов в суд защитника по назначению.

Адвокатская контора повторно отказалась принять вызов в суд.

Рассмотрение дела началось в 10 часов 30 минут.

Адвокат по назначению просил освободить его от защиты обвиняемого по патриотическим и общечеловеческим мотивам, а также потому, что немцы убили четырнадцать его ближайших родственников.

Прокурор возражал.

Суд не освободил.

Обвиняемый представил объяснения. Он конвоировал поляков на место экзекуции, но лично не вешал, только следил, чтобы партизаны не помешали вешать. Не бил. Ну, возможно, пнул одну. Застрелить не хотел, да и все равно ей был капут. Штыком не колол, выполнял приказы и однажды помог польским пленным.

Защитник по назначению ходатайствовал о допросе свидетелей.

Прокурор возражал.

Суд отклонил.

Присяжный переводчик просил уплатить ему триста злотых.

Прокурор поддержал обвинение.

Защитник просил смягчить меру наказания, нельзя обвинять весь немецкий народ.

Суд удалился на совещание.

В пятнадцать часов суд вернулся. Был зачитан приговор: двукратная высшая мера.

Защитник подал председателю Крайовой рады народовой[106] ходатайство о замене высшей меры лишением свободы.

Председатель правом помилования не воспользовался.

17

Эрнст Й. попросил о встрече с защитником по назначению.

Неизвестно, где они встретились. В камере? В комнате свиданий? Ничего не известно. Кроме того, что немец хотел поговорить с защитником. Что защитник согласился. Что он, вероятно, был последним человеком, с которым Эрнст Й. хотел поговорить перед смертью.

С чего они могли начать?

С сигарет?

Адвокат протянул пачку, охранник проверил содержимое, Эрнст Й. взял несколько штук — четыре, может быть, пять. Отсчитывал сосредоточенно, остальные отодвинул. Этих мне уже не выкурить, сказал, и адвокат отдал пачку охраннику.

Затем Эрнст Й. поблагодарил (мог поблагодарить) защитника по назначению.

Вы меня по-настоящему защищали, сказал он с удивлением. Или с уважением. Или даже с благодарностью.

В ответ адвокат сообщил Эрнсту Й., что к своей профессии относится ответственно независимо от обстоятельств.

Потом они могли помолчать.

Потом Эрнст Й., который в ходе процесса узнал, что его защитник — еврей, мог спросить, где тот был во время войны.

В гетто, ответил адвокат. Откуда мне удалось вовремя выбраться.

К гетто я не имел никакого отношения, мог поспешно заверить его Эрнст Й.

Вот и хорошо, мог подумать адвокат.

Тут охранник мог сказать, что время закончилось, и оба, адвокат и Эрнст Й., поднялись со стульев. И Эрнст Й. мог попросить у своего еврейского адвоката прощения. Возможно — как знать, — попросил бы его простить.

Адвокат мог задуматься.

Простить?

Он мог так сказать.

Прощения просите у Него. Только у Него. Уже лично.

18

Прокурор Особого уголовного суда[107] в письменной форме известил начальника тюрьмы, что казнь через повешение заключенного Эрнста Й. назначена на пять часов утра 4 декабря 1945 года, и поручил отдать соответствующие распоряжения.

Начальник тюрьмы в письменной форме любезно попросил органы социального обеспечения забрать останки Эрнста Й.

19

У Иегуды Хасенфельда, крестьянина из деревни Рендзины, было восемь сыновей, и все в детстве умерли от загадочной болезни. Когда заболел девятый, соседи-поляки сказали Иегуде, что нужно сделать. Нужно положить ребенка на простыню и отнести к чудотворному образу Божией Матери. Иегуда пойти не мог, поскольку был евреем, так что соседи-поляки положили его сына на простыню и сами понесли в костел. Внутрь с еврейским ребенком заходить не стали, но Богородица и без того их услышала. Они качали ребенка на простыне, качали, пока болезнь не начала отступать. Тогда они вернулись в Рендзины и отдали Иегуде сына и простыню.

Исцеленный сын спустя годы стал мельником и молол гречиху в крупу.

Сын мельника стал адвокатом.

20

Он был высокий, худощавый, соблюдал диету, каждый день выходил на прогулку — в одно и то же время и в одном и том же пальто, довоенном, сшитом по мерке в Вене.

Жил в доме довоенной постройки и хорошо разбирался в довоенном законодательстве. Благодаря этому мог обучать адвокатов торговому праву, давал им читать довоенный учебник Львовского профессора Мауриция Аллерханда.

Тщательно следил за внешним видом. Адвокат, говаривал, должен одеждой подчеркивать значимость своей профессии. Должен носить костюм, лучше всего темный, а рубашку — лучше всего белую и с запонками. Отчитывал стажеров, осмеливавшихся прийти в пуловере и без галстука.

Собирал картины, особенно любил Коссака и Мальчевского[108].

Был футбольным судьей.

Преподавал.

Много читал.