Белая ночь

— Элейн!

Она на мгновение подняла взгляд и устало огляделась по сторонам. Образ ее продолжал медленно становиться четче. Она находилась в ярко освещенном, почти пустом помещении. Большая часть его, вроде бы, была окрашена в белый цвет. Потом ее голова снова упала вперед.

— Доверил мне охранять их… С таким же успехом я могла бы сама нажать на спуск. Нет, я для этого слишком труслива. Я просто сижу. Я устроила все так, что ничего не случится. Мне ничего не надо делать. Ни о чем беспокоиться. Достаточно просто сидеть.

То, как все это звучало, мне не понравилось.

— Элейн! — крикнул я изо всех сил у себя в мозгу.

Она снова подняла голову и медленно заморгала. Губы ее зашевелились в унисон с теми мыслями, которые я слышал.

— Не знаю, о чем я думала. Одна женщина. Женщина, которая всю свою жизнь спасалась бегством. Сломленная. Надо было покончить со всем этим раньше, чтобы не тащить их всех за собой.

Губы перестали шевелиться, но до меня донеслась — слабо-слабо — мысль.

— Гарри?

И вдруг до меня дошло: те, прежние мысли отличались от этой.

— Просто сидеть, — бормотала она. — Еще недолго. Я больше не буду обузой. Посидеть, подождать, и от меня никому больше не будет вреда. Никого не подведу. Все кончится, и я отдохну.

Это мало напоминало голос Элейн. Была маленькая, почти неуловимая разница. Это звучало как… как если бы кто-то изображал голос Элейн. Очень похоже, но не она. Слишком много крошечных несовпадений.

И тут я понял.

Это Скави нашептывал ей в голову мысли об отчаянии и безнадежности — точно так же, как Рейты нашептывают про страсть и похоть.

На нее напали.

— Элейн Лилиан Меллори! — кричал я, и голос мой гремел у меня в голове как хороший гром. — Я Гарри Блекстоун Копперфилд Дрезден, и я умоляю тебя услышать меня! Услышь мой голос, Элейн!

Последовала потрясенная тишина, а потом голос-мысль Элейн произнес, отчетливее чем в прошлый раз:

— Гарри?

Одновременно с этим ее губы шевельнулись.

— Какого черта? — произнес голос не-Элейн.

Взгляд Элейн метнулся ко мне, встретился с моим — и помещение вокруг нее вдруг обрело кристальную четкость.

Она находилась в ванной гостиничного номера, в ванне, раздетая.

В воздухе клубился пар. Кровь шла из глубокого пореза у нее на запястье. Вода в ванне покраснела. Лицо ее было бледным как Бог знает что, но взгляд еще не затуманился. Пока не затуманился.

— Элейн! — заорал я. — На твою психику напали! Присцилла — Скави!

Взгляд Элейн расширился.

Кто-то с силой хлестнул меня по щеке.

— Гарри! — донесся до меня крик.

Мир разлетелся на части, а потом вернулся обратно, почти оглушив и ослепив мои не готовые к этому ощущения. Жучок стоял поперек нескольких стояночных мест перед мотелем, обе двери были распахнуты, и Мёрфи, держа в одной руке пистолет, другой трясла меня за шиворот ветровки.

— Гарри! Очнись!

— А, — пробормотал я. — Приехали…

Шатаясь, выбрался я из машины и забрал из салона свои причиндалы. Молли перебралась за руль.

— Ну? — спросила Мёрфи. — Связался?

Я открыл рот, чтобы ответить, но прежде, чем я успел произнести хоть слово, все огни вокруг нас потускнели. То есть, не погасли совсем, но как-то съежились — ну, как пламя керосиновой лампы, когда прикрутят фитиль. Или перекроют воздух. Кто-то, такой большой, что один вдох его лишает кислорода все огни вокруг.

Так вот, кто-то большой сделал глубокий вдох.

А потом голос, звонкий от гнева разрезал тишину с силой, взметнувшей пыль с земли:

—  FULMINARIS!

Блеснула бело-зеленая вспышка, такая яркая, что мои не до конца еще проснувшиеся органы чувств откликнулись на нее физической болью, послышался грохот, которому позавидовала бы треш-металловая группа, и часть лицевого фасада гостиничной секции, весь первый этаж отлетел от чертова дома и рухнул на землю.

Я успел выставить защитное поле, прикрыв от обломков себя самого, Мёрфи и ветровое стекло Жучка, из-за которого смотрела на это безобразие, вытаращив глаза, Молли. Град деревянных и каменных обломков редел, и уже через секунду или две мне удалось разглядеть изломанную человеческую фигуру, лежавшую на краю тротуара головой на проезжей части. Свитер с высоким горлом горел, и волосы Присциллы — точнее, то, что от них осталось — почернели и стали дыбом. Она поспешно, в панике сорвала с себя свитер, под которым обнаружились лифчик с накладным бюстом. Их тоже сорвали, а то, что осталось под ними, было гладким, лишенным растительности, очень бледным, но несомненно мужским торсом.