Белая тишина

— Скажи Павлу, я буду поджидать в Мэнгэне, — сказал Пиапон.

— А в Малмыж не заедешь?

— Нет, в Малмыж не заеду.

Больше Пиапон ничего не сказал. Богдан слез с нарт на берегу Малмыжа, а Пиапон с зятем поехал дальше в Мэнгэн.

«Поехал прощаться с Мирой и Пячикой», — подумал Богдан.

Павел Глотов радушно встретил своего помощника и переводчика, сказал, что отряд выйдет из Малмыжа через час, и что перед этим командующий Бойко-Павлов хочет сказать партизанам напутственные слова. Через полчаса партизаны собрались перед штабом. На крыльце штаба стояли партизанские командиры, среди них Бойко-Павлов.

— Товарищи партизаны! Вы уходите освобождать нашу родную землю от белогвардейской нечисти и японских интервентов. Стонет наша земля под их ногами, горят наши села, умирают от их рук наши братья и сестры. Освободим наш Нижний Амур от белогвардейцев и интервентов! Вы уходите на войну, уходите рядом русский и гольд, украинец и белорус. Плечом к плечу будете сражаться. От вашего имени я благодарю охотников, которые помогли партизанам прятать муку, которые заготовили нам кету. От вашего имени я благодарю гольдских женщин за обувь и одежду. Здесь стоят, провожающие вас охотники из соседних стойбищ, они отдали вам свои ружья, отдали много пороха и свинца. Бейте, не щадите белогвардейскую нечисть и интервентов, несите людям всей земли освобождение и счастье. Да здравствует Советская власть! Да здравствует товарищ Ленин! Да здравствует мировая революция!

— Ура! Ура! — ответили партизаны.

Приближалась минута расставания. Женщины потянулись к мужьям, дети к отцам, друзья к друзьям.

— Эй, паря, здорово! — кто-то хлопнул Богдана по плечу. Богдан увидел сияющее лицо хозяина железных нитей Федора Орлова.

— Освободился я, паря, нашли мне замену. Так вместе, значит?

— Надеть лыжи! — скомандовал Глотов.

Отряд встал на лыжи и гуськом двинулся вниз по санной дороге. Лыжники поравнялись с утесом. Богдан оглянулся назад — далеко позади остались провожающие, они стояли на одном и том же месте, и никто будто не собирался уходить.

— Где Пиапон? — спросил Глотов, когда Богдан поравнялся с ним.

— Он нас ждет в Мэнгэне.

— Будем продвигаться ускоренным темпом, так предупреди партизан. Получено сообщение от Тряпицына, он теперь командир, его отряд находится на Нижней Тамбовке, с боями продвигается вниз к Киселевке. Нам надо спешить.

Богдан встал у обочины дороги, пропуская лыжников. Шли бородатые и безбородые, рыжие и черные, кто в ватнике, кто в изодранном полушубке, а кто в солдатской шинели; на голове у одного заячий треух, у другого ватная ушанка. Мимо Богдана шли эти разношерстно одетые люди, суровые и красивые в своей суровости. Подошли нанайские лыжники в серых и черных суконных халатах, перепоясанные ремнями. Молодые охотники-щеголи надели охотничьи шапки с соболиными хвостами на макушке, накидки белые под шапочкой. Никогда охотники в стойбище или в дорогу не надевают эти шапочки, их положено носить только в тайге, на охоте.

Первый короткий привал партизаны сделали в Мэнгэне. Богдан заглянул в дом дянгиана-судьи Заксоров Гогда-мапа. Гогда-мапа радостно приветствовал будущего своего преемника, хозяйка дома подала гостю трубку. Богдан взял трубку и затянулся.

— Я, дед, с партизанами ухожу на войну, — сказал Богдан, попыхтев трубкой.

Гогда-мапа открыл коробку с табаком и стал набивать свою трубку.

— Что думает голова, то и будет выполнять тело. А если твоя голова хорошо подумала бы, кто останется после меня дянгианом Заксоров, может, она не потащила бы тело на войну.

— Кроме головы, дед, есть еще сердце. Есть желчь, если она разливается по телу, даже голову замутит.

— Да, если желчь разольется по телу, человек иногда теряет рассудок, превращается в бешеного зверя.

Вошли партизаны, поздоровались, прислонили ружья к стене, сняли котомки.

Гогда-мапа опять замолчал, он всегда молчал при посторонних, незнакомых людях. Хозяйка поставила столик, подала рыбный суп. После мороза горячий суп быстро отогрел партизан, и молчаливые бородачи постепенно разговорились между собой, потом с помощью Богдана заговорили с хозяином. Разговор этот уже не прекращался до ухода партизан. Богдану не пришлось продолжить разговор, и он очень сожалел об этом. Но, надевая верхний халат, он все же спросил:

— Дед, как ты считаешь, что главнее для дянгиана-судьи? Ум его или совесть? Может, его умение говорить?

Гогда-мапа подумал и ответил:

— Ты, нэку, хитро спрашиваешь, хочешь меня старого подловить. Ум мой притупился, голова состарилась, на твои хитрости не моту как бывало раньше отвечать хитростью.

— Я не хитрю, дед.

— У судьи всегда воюют ум и совесть, как сейчас красные воюют с белыми.

— И кто побеждает?

— Хитрость.

— Как хитрость? — удивился Богдан, не ожидавший такого ответа.

— Хитрый ум побеждает, а совесть прячется, как мышь, в норе.

Богдан улыбнулся, ему понравилась откровенность старого дянгиана, и он подумал, что старый Гогда уже начал передавать ему секреты дянгиана-судьи.

— Уметь хорошо говорить — это обязательно требуется? — спросил он.