Белль и Себастьян

— Пойдет ли он в школу или нет, об одном я тебя прошу, Сезар: не отпускай его в одиночку к перевалу Гран-Дефиле. Слишком много там ходит народу. И зеленых мундиров, и серых, если ты понимаешь, о чем я. Может случиться беда.

— И к тропе Глантьер пусть тоже не ходит, пока эту Зверюгу не убили! — добавила Анжелина.

Сезар смотрел то на доктора, то на приемную дочь и молчал. Лоб у него покраснел — верный знак, что он волнуется или сердится.

— Подои ее вечером, — сказал он Анжелине, указывая на овцу. — У меня сегодня другие дела.

Тяжелой поступью старик пошел прочь, оставив их посреди стада.

От реки Белль и Себастьян направились к маленькой заброшенной хижине, расположенной на скалистом отроге горной цепи на расстоянии часа ходьбы от овчарни. Солнце закатилось за гору, и, несмотря на то что погода стояла ясная, в тени уже было довольно-таки прохладно. Себастьян думал о надвигающихся холодах. Еще совсем недавно его радовала мысль о скором снеге. Он любил жарить каштаны и засыпать перед очагом под неторопливую беседу дедушки и Анжелины. Однако теперь у него была Белль. Как они смогут видеться в самые холодные дни или когда начнутся метели? Что, если Сезар перестанет отпускать его в горы одного? Как тогда он будет ее кормить?

Наверняка дедушка уже проснулся и заметил его отсутствие, но это неважно: он успеет вернуться к дойке, и тогда дед не заподозрит ничего плохого. Из этих соображений Себастьян не стал залеживаться на солнышке, хоть его одежда и не успела полностью просохнуть. Занятый своими мыслями, он бодро шагал рядом с собакой, то и дело касаясь рукой ее пушистого бока, словно для того, чтобы убедиться — она и вправду рядом. Белль позволяла себя гладить и не выказывала ни малейших возражений. Она даже выполняла команды мальчика. Себастьяну пришло в голову, что она, наверное, еще помнит команды своего прежнего хозяина. Интересно, у собак память работает так же, как и у людей? Когда он, Себастьян, пытался вспомнить прошлое, перед глазами мелькали какие-то смутные картинки. В его воспоминаниях мир обрел четкость не сразу, это произошло много позже отъезда его матери… Однако он бы не смог точно сказать, в какой именно момент. А Белль? Помнила ли она, как ее били? Может, она и слушается его только по привычке, потому, что когда-то ее так научили?

— Вот посмотришь, Белль, я никогда не стану тебя заставлять делать то, что ты не хочешь! Ну, может, только ради твоего же блага. Но тогда я сначала все тебе объясню, ты ведь мой друг!

Каждый раз, когда мальчик с ней заговаривал, собака внимательно смотрела на него и виляла хвостом, а иногда даже лаяла, словно хотела что-то ему сказать, а он никак не мог ее понять.

Наконец они прошли через маленькую ложбинку, поросшую лиственницами. Отсюда начиналась узкая тропка, извилистая и крутая. Себастьян так хорошо знал эти места, что запросто смог бы пройти по ней даже с завязанными глазами. Они миновали большие камни, лежавшие тут, наверное, с сотворения мира, и оказались на вершине холма с бесплодной почвой. Здесь стояла ветхая хижина, напоминающая серого часового.

Внутреннее убранство в домике было скудным. В прежние времена он служил временным пристанищем для альпинистов и заблудившихся туристов, но с начала войны сюда никто не заглядывал. Никто, кроме Себастьяна. Это было его секретное убежище, его королевство, его сокровищница.

Из овчарни мальчик притащил старое дырявое одеяло, когда-то служившее подстилкой больному ягненку, залатал на нем дыры, сшил концы так, чтобы получилась большая подушка, набил ее сеном и положил возле грубо сложенного очага. Сено он менял дважды в год, чтобы оно оставалось мягким и душистым. Три подушки из ветхих полотенец, набитые косточками, довершали декор и придавали самодельному ложу сходство с настоящим диванчиком. На ящике из-под картошки он разложил свою коллекцию камешков, кусочков блестящего кварца и кремня, несколько окаменелых остатков раковин и наполовину сгоревшую свечку на блюдце.