Белладонна

Знакомясь с крестьянами-арендаторами и другими работниками на ферме, я велю им при случайных встречах звать ее Контессой, то есть графиней. Согласитесь, очень просто и весьма уклончиво. Она никогда не хотела снова зваться Ариэль; это имя для нее невыносимо. И мы не могли называть ее Белладонной в присутствии посторонних, которые не знали, кто она такая. Она велела нам звать ее Беллой, хотя это имя ей тоже ненавистно. Но так мы привыкли называть ее дома в Нью-Йорке, на случай, если нас услышит Брайони. Девочка считает, что ее маму зовут Белла. Белла делла Роббиа, Контесса.

В этом имени слышится красивый перезвон.

* * *

Так считают и наши соседи. Они готовы на все, лишь бы получить приглашение в дом на холме, с такой фантастической заботой отделанный заново неутешной вдовой-итальянкой, хотя никому из них не удавалось проникнуть дальше, чем до ворот, от которых вьется длинное шоссе к большому дому. Она, должно быть, невероятно богата. Как здорово, что у них в провинциальном городишке Кинг-Генри, штат Виргиния, поселилась настоящая живая особа королевской крови!

Нам ничего не стоило запустить парочку полезных слухов, даже без помощи местного варианта Губошлепа. В местную добровольную ассоциацию помощи полиции, в контору шерифа, в управление по украшению парков, в добровольное пожарное отделение, в школьную библиотеку, в парадный оркестр и в судебный фонд уже поступили весьма значительные пожертвования. Все местные политики, а также попечители больницы имени Джефферсона Дэвиса рассыпаются в благодарностях Контессе за ее безграничную щедрость. Если они чем-то могут быть полезны, не стесняйтесь, только намекните.

Да, Контесса — настоящее чудо! Такая щедрая, такая таинственная!

Однако в настоящее время мы больше заинтересованы в арендаторах, которых унаследовали в придачу к поместью. Мы знакомимся с ними и одновременно продолжаем налаживать охрану земельных угодий. Мы быстро поняли, что предыдущие хозяева почти не платили своим арендаторам, бросили их на произвол судьбы, и многие семьи от отчаяния были готовы оставить землю, которую привыкли считать своей, и уехать куда глаза глядят. Вот только ехать им было некуда. Мы выплатили им все долги по заработной плате, утроили жалованье, починили рассыпающиеся дома, провели электричество, нормальный водопровод и телефон. Сказали им, что хотим сделать Ла Фениче самым прибыльным поместьем в Виргинии и что они могут в любое время приходить ко мне с вопросами и предложениями. Спросили, кто, по их мнению, будет наилучшим управляющим, и назначили человека по их выбору — некоего Гилберта Скотта. Короче говоря, ферма, которая считалась посмешищем всего округа, постепенно начинает процветать и хорошеет на глазах.

О, немного доверия и куча денег быстро приносят плоды!

Есть здесь одно семейство, которое удачно дополнило собой нашу пеструю компанию. Белладонна взяла за обычай прогуливаться по поместью, осматривая его, нередко с Орландо, и никто из арендаторов пока еще не знает, кто она такая. Они считают, что она — гувернантка Брайони, а может, жена Орландо, и зовут ее «няней». Однажды днем она видит крестьянина, сидящего на крыльце своего дома, а рядом с ним — жену на сносях. Он что-то выстругивает из длиной палки, похоже, тросточку для ходьбы.

Через несколько дней я вызываю этого крестьянина в контору Гилберта, расположенную в небольшом домике недалеко от Дома Тантала, и прошу его принести то, что он тогда выстругивал, а заодно и другие вещи, вырезанные за последнее время. Он приходит, кладет у дверей тросточку и объемистый мешок. Он так волнуется, что даже не замечает, как снял с головы кепку и беспрерывно вертит ее в руках. До сих пор ни одного из арендаторов не вызывали в контору для разговора с глазу на глаз.

— Бейнс, если не ошибаюсь? — спрашиваю я. Белладонна сидит на улице, недалеко от дверей, и слышит всю беседу. У нее до сих пор нет настроения разговаривать с арендаторами. — Джебедия Бейнс?

— Да, сэр, — отвечает он.

— Джебедия, вы давно живете здесь? Можно называть вас Джебедия?

Он кивает, изумленный вежливостью моего вопроса.

— Всю жизнь, сэр. Мой отец был крестьянином, и дед, и прадед.

— Вы ведете свой род от рабов, трудившихся на этой плантации?

— Да, сэр, наверное, так.

— Садитесь, пожалуйста. — Я указываю на стул, и он садится на самый краешек, все так же крутя кепку, как будто готов в любую минуту сорваться с места и убежать. Я приношу его мешок, высыпаю поделки на стол и с минуту молча рассматриваю их.

— Разрешите спросить, где вы берете дерево? — спрашиваю я.

Кепка безостановочно вертится, как колесо телеги, завязшей в болоте.

— В лесу, — отвечает Бейнс. Тревога окутывает его одеялом, таким плотным, что можно пощупать. — Но деревья я не гублю. Мы с дочерью куски подбираем, когда ходим гулять. Вот только из них и режу. Ни одного дерева не срубил. Никогда в жизни.

Я беру со стола небольшую фигурку — резная головка девочки, ее волосы вырезаны с такой филигранной тонкостью, что кажутся настоящими.

— Это ваша дочь? — спрашиваю я.