Белладонна

Чемоданы собраны, билеты куплены. После отъезда Лоры и Гая в доме станет очень тихо, и я намереваюсь долго и с наслаждением дуться на весь белый свет. Я слишком привык каждый день видеть их лица.

В последнюю ночь перед их отъездом Белладонна никак не может заснуть и среди ночи спускается в библиотеку, чтобы отыскать себе какую-нибудь милую скучную книжицу из тех, что когда-то навевали сон на мадам де Помпадур. Шагая обратно по коридору к себе в спальню, она замечает, что дверь комнаты Гая чуть приоткрыта и оттуда на ковер льется яркий золотистый свет.

Он тоже не находит покоя.

Ее охватывает любопытство, и она заглядывает. Гай в пижаме и халате орехово-коричневого шелка сидит на кровати и держит в руках небольшую серебряную рамку. Он смотрит на нее так внимательно, что не замечает Белладонны, и та интуитивно догадывается, что это, наверное, фотография его сестры или матери. Он склонил голову, а на лице написано такое горе и мука, что она невольно вздрагивает от тягостной печали, кольнувшей ее сердце. Она сама удивляется этому чувству и пугается его. За все годы после смерти Леандро она ни разу не испытывала сострадания к мужчине.

Она на шаг отступает от двери, затем стучит.

— Я увидела, что у вас горит свет, — говорит она. — С вами все в порядке?

Он мгновенно сгоняет с лица печаль и кладет рамку с фотографией стеклом вниз на ночной столик. Он очень удивлен ее заботой; до сих пор она ни разу не проявляла внимания, не любила говорить о чувствах — ни о своих, ни о его. Она не из тех, кого зовут сочувственными натурами.

— Да, благодарю вас, — отвечает он, поднимает глаза на нее и пытается улыбнуться. — Мне нравятся женщины в мужских пижамах.

— Вы хотите сказать, вам нравятся женщины без пижам, — поддразнивает она.

— Ну почему же, Контесса, — улыбается он. — Если бы я не знал вас лучше, я бы сказал, что вы строите мне глазки.

Ее лицо неуловимо суровеет.

— Ничего подобного, — отрезает она.

— Конечно, — мягко соглашается он. — Я и не думал. Хотите войти? Или посидим где-нибудь еще?

Сама не зная почему, она входит в его спальню и садится в кресло, обитое светлым кремовым атласом. Будто защищаясь, подтягивает колени к груди.

— Брайони будет очень скучать по дяде Гаю, — говорит она. — Вы будете писать ей?

— Обязательно, — отвечает он. — Буду слать ей телеграммы с Цейлона.

— Вы надолго собираетесь туда?

— Надеюсь, нет. Только улажу дела.

— Понимаю.

— Другие на вашем месте спросили бы: какие дела?

— Гай, это меня не касается.

— Я бы рассказал вам все, что вы захотите узнать.

— Рассказали бы? — переспрашивает она. — Например, о чем?

— Например, о том, какая вы удивительная.

— Я не желаю слышать этого, — тусклым голосом произносит она. — И никакая я не удивительная. На самом деле вы меня совсем не знаете.

— Я знаю то, что видел. И знаю, чего я хочу.

— Чего же вы хотите? — спрашивает она, мгновенно надевая на лицо маску вежливой отстраненности, какую она обычно носит при чужих. Но только Гай ей совсем не чужой.

— Конечно, тебя.

— Почему?

Гай озадаченно смотрит на нее. Никогда прежде женщины не задавали ему такого вопроса.

— Почему я хочу тебя? Ты хочешь спросить — почему я хочу тебя такой, какая ты есть? — вслух размышляет он. — Ты в самом деле считаешь себя таким чудовищем? Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что я тебя совсем не интересую? И никакой другой мужчина тоже?

— Да, — отвечает она. — Да, могу.

— Понятно. — Он не требует, чтобы она посмотрела ему в глаза и сказала это. Боится, что она и вправду скажет. — Но я тебе не верю.

— Гай, меня не интересует, что вы думаете и чего вы хотите, — печально произносит она, теребя ворс на бархатной подушке. — Это не имеет к вам никакого отношения.

— Ты имеешь в виду то, что случилось с тобой? То, что сделало тебя такой?

Она в ужасе смотрит на него.

— Я знаю, с тобой что-то стряслось, — продолжает он. — Нечто, полагаю, такое ужасное, что тебе не хочется об этом говорить. Ты будто бы… не знаю, как сказать… запечатала себя в сосуд. В тебе гнездится какая-то боль и гложет тебя изнутри. Мне хотелось бы помочь тебе, — со страстью говорит он. — И хочу я только одного: разреши мне помочь. Хочу, чтобы ты поверила: мне можно доверять, и я согласен ждать, пока ты не поверишь в это.

— Я не прошу жалости, — возражает Белладонна. — Она мне не нужна.

— Я предлагаю тебе не жалость, — тихо говорит он. — А любовь. Ты знаешь, что я люблю тебя.

— Вы не можете меня любить. Я этого не хочу, — говорит она. Именно так, слово в слово, ответила она когда-то Леандро. Помнит ли она об этом? — Я не способна любить. У меня нет сердца.

— Это неправда, — возражает он. — Ты любишь свою дочь; ты любишь Томазино. Лора, и Хью, и все, кто живет здесь, боготворят тебя, и ты это знаешь. Они видят в тебе доброту, даже если ты сама ее не замечаешь.

— Хватит, — грубо прерывает она его и встает. Когда такими же словами с ней говорил Джек, она заставила его поклясться, что он никогда больше не произнесет этого. Но Джек знал гораздо больше, чем Гай. И Гай значит для нее гораздо больше, чем Джек. — Никогда больше не говорите так со мной. Я этого не хочу.