Белларион. Жатва.

Вскоре, однако, Белларион привык и к взрывам грубого хохота, и к дребезжанию тарелок и кружек, и к рычанию собак, дравшихся за кость на голом земляном полу; он почувствовал, как его голова тяжелеет от усталости, выпитого вина и съеденной пищи, и, откинувшись на спинку стула, задремал.

Белларион проспал, наверное, не более получаса и проснулся словно от толчка — из окошка, под которым Фра Сульпицио и Бенвенуто о чем-то оживленно переговаривались вполголоса, на него смотрел человек. Их взгляды встретились, и, прежде чем Белларион успел что-либо произнести или хотя бы пошевелиться, лицо исчезло. Но и этого краткого мгновения Беллариону оказалось достаточно, чтобы узнать крестьянина, у которого они сегодня днем обедали.

Монах, заметивший удивление Беллариона, повернулся к окну, но там уже никого не было.

— Что случилось? — неожиданно насторожившись, спросил он. — Что ты увидел?

Белларион сказал, и монах разразился непристойными проклятьями, заставившими юношу оцепенеть от изумления. Лицо монаха исказилось от гнева и страха, а его глазки-бусинки угрожающе засверкали. Он поспешно вскочил на ноги, повернулся, словно собираясь немедленно уйти, и замер на месте как вкопанный: на пороге стоял крестьянин, а за его спиной виднелись шлемы стражников.

Монах вновь опустился на табуретку, на которой сидел, и попытался взять себя в руки.

— Вон он сидит, мерзавец! Вон этот вор! — закричал крестьянин.

Его крик, а самое главное, вид его спутников заставил всех присутствующих в таверне замолчать и на полуслове повернуться к ним. Стражников было трое: крепкий подтянутый молодой человек в шлеме, украшенном красным офицерским пером, в нагруднике, в сапогах со шпорами, шпагой у пояса и кинжалом, болтающимся у бедра, и двое солдат, вооруженных короткими пиками.

Они подошли прямо к их столу.

— Я узнал его! Это он! — воинственно воскликнул крестьянин, в упор вглядываясь в лицо минорита. — Ну, негодяй… — начал было он, но Фра Сульпицио, удивленно подняв глаза, мягко прервал его:

— Брат мой, ты говоришь обо мне? Ты называешь меня негодяем? Меня?

— он печально улыбнулся, и крестьянин оторопел, сбитый с толку его спокойной и невозмутимой манерой поведения. — Все мы грешники, и я, увы, один из них, но я чист перед тобой.

— Как тебя зовут? — счел нужным вмешаться офицер, видя смущение крестьянина.

Фра Сульпицио укоризненно взглянул на него.

— Брат мой! — воскликнул он.

— Заткнись! — рявкнул офицер. — Этот человек обвиняет тебя в воровстве.

— В воровстве? — вздохнул Фра Сульпицио и сделал паузу. — Грешно гневаться на столь дурацкое обвинение — оно просто смехотворно. Зачем мне красть, когда благодаря покровительству святого Франциска все мои скромные нужды удовлетворяются, стоит мне только попросить об этом? Какая для меня польза в мирских приобретениях? Но что же я украл у него?

— Тридцать флоринов [29]

, золотую цепь и серебряное распятие из комнаты, где ты отдыхал, — ответил крестьянин, хотя вопрос был намеренно обращен не к нему.

Белларион вспомнил, как Фра Сульпицио пытался в одиночку улизнуть из крестьянской усадьбы и как испуганно оглядывался назад по дороге к Касале. Вероятно, подумал он, стражники у ворот сообщили крестьянину о монахе и его юном спутнике, въехавших в город на мулах, затем он разыскал погонщика, а об остальном нетрудно было догадаться — так же, как и о том, что пять дукатов и письмо находятся где-то в бездонных карманах этого мошенника. Белларион больше не сомневался на сей счет и укорял сейчас себя лишь за то, что не поверил своим чувствам и позволил предвзятым суждениям возобладать над очевидными фактами.

— Значит, меня подозревают не только в воровстве, но и в воздаянии злом за добро, в оскорблении гостеприимства, — отвечал тем временем монах. — Это очень серьезное обвинение, и к тому же весьма опрометчиво выдвинутое.

Среди столпившихся вокруг зевак пробежал сдержанный ропот — люди низшего сословия, особенно те из них, кто не в ладах с властью, всегда готовы воспротивиться тем, кто ее представляет.

Монах широко раскинул руки.

— Не вынуждайте меня нарушать обеты смирения недостойной перебранкой. Я буду молчать. Обыщите меня, синьор, и попытайтесь найти вещи, которые я якобы стащил у этого несчастного.

— Разве можно обвинять священника в воровстве! — раздался чей-то негодующий возглас, вновь встреченный одобрительным гулом. Эта реплика, однако, только развеселила офицера.

— Священника? — усмехнулся он. — А ты не забыл, когда в последний раз служил мессу?

Этот простой вопрос, казалось, поставил Фра Сульпицио в тупик. Но офицер не дал ему времени опомниться.

— Как твое имя? — спросил он.

— Мое имя? — на лбу у минорита выступили капельки пота; он торопливо достал из кармана кусок пергамента и сунул его под нос стражнику. — Смотри, и пусть же написанное пером рассеет все жалкие сомнения.

Офицер заглянул в текст, а затем вновь поднял глаза на монаха.

— Как я буду читать вверх ногами?

Слегка дрожащими руками тот поспешил исправить ошибку, и Белларион, краем глаза заметив печать аббата, сразу узнал свое письмо.