«Белое дело». Генерал Корнилов

Два с половиной года телега романовской монархии все же тянула военный груз. К концу 1916 г. постромки натянулись до предела. Вот картина, нарисованная, пожалуй, лучше всех информированным человеком, последним царским министром внутренних дел А. Протопоповым. В Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства в 1917 г. он показывал: «Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность труда — на громадную убыль; необходимость полного напряжения сил страны сначала не созпана властью, а когда не замечать этого стало нельзя — не было уменья сойти „с приказа" старого казенного трафарета (т. е. действовать самостоятельно.— Г. И

.). Пути сообщения в полном расстройстве, что чрезвычайно осложнило экономическое и военное положение. Двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам... Зимою 1916 г., вследствие заносов, под снегом было 60 тысяч вагонов с топливом, продовольствием и фуражом. Наборы обезлюдили деревню, остановили землеобрабатывающую промышленность; ощутился громадный недостаток рабочей силы... Деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций... Единственного пути к установлению цен — конкуренции — не существовало; товара было мало, цены росли, таксы (т. е. цены.— Г. И.)

развили продажу „из-под полы", получилось мародерство... Искусство, литература, ученый труд были под гнетом; рабочих превратили в солдат, солдат в рабочих. Армия устала, недостатки понизили се дух...»

Что же можно было сделать о этим полным функциональным расстройством режима? Протопопов давал ответ: «Упорядочить дело было некому. Всюду будто бы было начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много, но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля за работой министров. Верховная власть перестала быть источником жизни и света. Она была в плену у дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала. Совет министров имел обветшалых председателей, которые не могли дать направления работам Совета. Министры, подчас опытные и энергичные, обратились в искателей наград и ведомственных стражей. Хорошие начинания некоторых встречали осуждение и сверху, и снизу — и они уходили... Работа не шла, а жизнь летела, она требовала ответа; в меха старые нельзя было влить нового вина...»

Когда в той же Чрезвычайной комиссии бывшего премьер-министра Б. В. Штюрмера спросили, какова была его программа, он с удивлением переспросил: «Программа? Как вам сказать? Я полагал, что нужно сохранить то положение, которое было; стараться без столкновений, без ссор поддерживать то, что есть... А завтра будет видно, что будет дальше».

Социально-экономический кризис порождал духовный. Одни газеты «прозревали» чуть ли не апокалипсические видения. «Петроградский листок» 3 декабря 1916 г. писал о «пире во время чумы», 20 декабря пугал «непонятными страхами», «чьими-то рожами», которые корчились и мерещились в сумерках. Другие, напротив, источали сладковатый, елейный оптимизм. Так, «Московские ведомости» в конце декабря благодарили бога за то, что Россия вступала «в новый год при многих благоприятных предзнаменованиях». Третьим казалось, что ничего вообще не происходит, что российская обывательская жизнь плетется своим чередом. В «Русском слове» уже в новом году, в январе, поэтесса Тэффи характеризовала ее посредством наиболее употребляемых «существительных с встречающимися в них глаголами», например: «поезд опаздывает, исправник берет, общество возмущается, министерство сменяется, дело откладывается, танцовщица живет с..., отечество продают, цены вздувают, комиссия выделяет подкомиссию, женщина добивается, молодежь увлекается, курица дорожает, свинья торжествует». Мрачен был юмор Тэффи.