Белые дьяволы

Как я уже сказал, пришлось покориться неожиданной неволе в руках Недостающего Звена. Около получаса вел он меня вперед по тропинке, потом свернул в сторону, где кусты были пожиже, и мы очутились на маленькой полянке: тут стоял шалаш из воткнутых в землю молодых деревьев, связанных наверху лианами. Мы остановились, и господин Звено выкрикнул что-то на своем наречии; в ответ на это из шалаша появилось другое существо — по всей видимости, его супруга. Оба затараторили что-то, рассматривая меня и ружье, и, очевидно, решили, что находка интересная. «Господин Звено» подвел меня наконец к дереву, привязал лианами, а сам ушел, прихватив с собой дубину.

Нечего говорить, что я почувствовал себя неважно. Без ружья я был беспомощен, а снова овладеть им не представлялось возможности. «Господин Звено» привязал мои руки к стволу с опытностью старого моряка. Из того, что он взял с собой дубину, я заключил, что меня они не считают подходящим для пищи (насколько мне известно, обезьяны мяса не едят); но, с другой стороны, от этих созданий, представлявших середину между человеком и обезьяной — можно ожидать и человеческих вкусов!.. Может быть, сочтя меня за животное, они решат попробовать и этот сорт мяса?!..

«Госпожа Звено» уселась на земле около меня и начала глазеть довольно-таки восторженным взглядом. Я и думаю себе: «Влетел, милый мой Джек Андерсон! Остается тебе извлечь из этой истории все, что возможно; значит, прежде всего следует тебе подружиться с этими «Звеньями»! — и я улыбнулся ей самым очаровательным образом:

— Очень рад с вами познакомиться, душенька!

Это сразу подействовало: улыбнуться она не могла — по строению своей, с позволения сказать, морды, но зачавкала и захихикала каким-то горловым звуком с очевидным удовольствием; потом встала и потрепала меня по щеке.

Я постарался удержать свою улыбку и начал говорить приятным и почтительным тоном.

Конечно, я знал, что она не понимает ни одного слова, но рассчитывал на чутье женской породы, которое должно было подсказать ей, что я восторгаюсь ее наружностью и преклоняюсь перед характером. Женщина есть женщина — даже если она «Звено». И я не ошибся.

V

Ее супруг вернулся сравнительно скоро и принес убитого кролика. Они немедленно уселись завтракать, не имея, очевидно, понятия о костре: просто разрывали кролика руками и зубами и ели сырого. Через несколько минут «Госпожа Звено» выбрала хороший кусочек и бросила его мне. Я поглядел на нее с упреком, как будто говоря: «Как же вы хотите, чтобы я ел со связанными руками?» Она поняла, потому что сказала что-то своему мужу, и он подошел и развязал меня. Не медля ни минуты я уселся между ними и с приятной улыбкой принялся уписывать сырого кролика так, словно это был пудинг.

Добродушный они были народ; и, прежде чем мы кончили завтракать, было, видимо, решено, что я безвредное существо, и что меня интересно будет оставить — в роли домашнего животного.

Я не буду вам описывать каждого часа, проведенного в этом «доме». Скажу в общем, что приблизительно четыре недели пробыл я у них, и все это время они обращались со мной ласково, даже баловали: спал я в их шалаше, постель из листьев сделали они для меня вдвое толще своей, и когда заметили, что сырым мясом я, в сущности, не увлекаюсь, то стали кормить меня какими-то огромными, вкусными орехами. Только ружья не отдавали и из дому не пускали; «Господин Звено» и с собой меня в лес не брал и одного не отпускал, так что я постоянно оставался дома, вдвоем с его супругой.

У них несомненно существовал свой язык — и я даже начал понимать несколько слов, но потом забыл.

Так вот мы с нею много разговаривали, когда оставались вдвоем; я по-своему, а она по-своему; и — уж не знаю почему ей это доставляло удовольствие.

Я для них сделал кое-что действительно полезное: увеличил и улучшил их шалаш — так что они своим глазам не верили; сделал им из шипов вилки и испытывал большое искушению познакомить их со спичками; но у меня была в кармане только одна коробка, и я должен быль беречь ее — на случай, если вырвусь на свободу. О существовании этой коробки они не подозревали, как не подозревали о существовании самих карманов: за все время моего пребывания у них я ни разу не снимал одежды, и им и не снилось, что она снимается: по их мнению, очевидно, она представляла особый видь шерсти, и я родился в готовом виде — в голубой фланелевой рубашке и изодранных брюках. Раз как-то «Госпожа Звено» обратила особенное внимание на протертое колено, приняла это, должно быть, за ссадину и принялась любезно растирать больное место каким-то растительным клеем, за которым тут же слазила на дерево. Словом, эта парочка обращалась со мной самым любезным образом.