Белые и синие

Людовик Святой, в свою очередь, побывал в Яффе, и его простодушный историк Жуанвиль поведал нам о пребывании короля у графа Жаффы (славный рыцарь именует город на французский лад).

Графом Жаффы был Готье де Бриенн; он изо всех сил старался вычистить и побелить свой город, находившийся в столь плачевном состоянии, что Людовику Святому стало стыдно, и он решил восстановить его стены и украсить церкви.

Здесь же Людовик Святой получил известие о кончине матери.

«Когда святой король, — говорит Жуанвиль, — увидел архиепископа Тира и своего духовника, которые вошли к нему с выражением глубокой скорби на лицах, он попросил их пройти в часовню, служившую ему убежищем от всех превратностей судьбы.

Услышав роковое известие, он упал на колени и, сложив на груди руки, воскликнул с плачем:

— Благодарю тебя, Господи, за то, что ты позволил моей почтенной матушке быть рядом со мной, пока тебе это было угодно, а также за то, что ныне ты призвал ее к себе по своему усмотрению. Поистине, я любил ее больше всех земных созданий, и она того заслуживала; но, раз ты у меня ее забрал, да благословится имя твое во веки веков!»

Стены, воздвигнутые Людовиком Святым, были разрушены в 1268 году пашой Египта Бибасом, который стер крепость с лица земли, а найденные в ней дерево и мрамор ценных сортов отправил в Каир, чтобы построить из них для себя мечеть. Словом, когда Монкони посетил Палестину, он увидел в Яффе лишь замок и три пещеры, выдолбленные в скале.

Мы рассказали, в каком виде нашел город Бонапарт и в каком состоянии он его оставил. Мы еще вернемся в этот город, который стал для Бонапарта не Прекрасной Яффой и не Высокой Иоппией, а Роковой Яффой.

V. СИДНЕЙ СМИТ

Восемнадцатого, на рассвете, Бонапарт в сопровождении лишь Ролана де Монревеля, шейха Ахера и графа де Майи, чью боль утраты он не сумел смягчить добрыми словами, поднялся на холм, расположенный приблизительно в тысяче туазов от города, для осады которого он прибыл; между тем армия перешла по наведенному ночью мосту через небольшую речушку Керданех.

С высоты холма Бонапарт окинул взглядом всю панораму и увидел не только два английских корабля — «Тигр» и «Тесей», — покачивавшиеся в море на волнах, но и войска паши, что заполнили все сады, окружавшие город.

— Выбить весь этот сброд, засевший в садах, — произнес он, — и заставить его вернуться в город.

Отдавая этот приказ, он ни к кому не обращался, и трое молодых людей разом бросились выполнять его, напоминая ястребов, которых выпустили на одну и ту же добычу.

Но Бонапарт тут же резко крикнул:

— Ролан! Шейх Ахера!

Услышав свои имена, молодые люди так резко остановили своих лошадей, что те даже присели, и вернулись к главнокомандующему.

Что касается графа де Майи, он продолжал свой путь с сотней егерей, сотней гренадеров и таким же количеством вольтижеров; пустив свою лошадь вскачь, он стремительно бросился в атаку во главе своего отряда.

Бонапарт всегда верил в предзнаменования, сопровождающие сражения. Вот почему при первой стычке с бедуинами он пришел в столь сильное раздражение от нерешительности Круазье и так желчно упрекал его.

С высоты холма он мог следить за движением войск в свою превосходную подзорную трубу. Он увидел, как Эжен Богарне и Круазье, которые даже не осмеливались заговорить с ним после событий в Яффе, приняли командование: первый — гренадерами, второй — егерями; тем временем Майи, уступив воле своих соратников, встал во главе вольтижеров.

Главнокомандующий, желавший, чтобы доброе предвестие не заставило себя ждать, мог быть доволен. В то время как Ролан покусывал от нетерпения серебряную ручку своего хлыста, а шейх Ахера, напротив, участвовал в сражении с присущими арабу спокойствием и выдержкой, Бонапарт увидел, как три отряда миновали разрушенное селение, турецкое кладбище и небольшой лес — его свежесть указывала на то, что в нем находится водоем, — бросились на неприятеля и одним ударом отбросили его, невзирая на стрельбу арнаутов и албанцев (их можно было узнать по великолепным, расшитым золотом одеждам и длинным ружьям в серебряной оправе).

Наши солдаты открыли сильный огонь и продолжали стрелять на бегу, швыряя вслед убегавшим гранаты, которые разрывались с шумом, заглушавшим грохот выстрелов.

Французы добежали до крепостного вала почти одновременно с отступавшими; но, когда потерны захлопнулись, пропустив мусульман внутрь, и шквал огня опоясал стены, наши триста солдат, уничтожив примерно сто пятьдесят воинов неприятеля, были вынуждены отступить.

Трое молодых людей проявляли поразительное мужество, соперничая друг с другом в отваге.

Эжен убил в рукопашной схватке арнаута, что был на голову выше него; Майи, находясь в десяти шагах от сопротивлявшейся группы противника, выстрелил два раза из пистолета в гущу неприятеля и сразу же взял над ним верх. Наконец, Круазье зарубил двух арабов, напавших на него одновременно: одним ударом адъютант рассек голову первого и пронзил грудь второго, сломав свой клинок; он вернулся с окровавленным обломком сабли, подвесив его к запястью за темляк.