Интересно, почему австрийцы не палили свою Вену, а итальянцы – Рим, Флоренцию, Венецию и Равенну? Почему свирепые испанцы не сровняли с землёй свой Мадрид, а португальцы – свой Лиссабон? Они – что, больше ценили богатства своей истории или больше любили свою страну? Или они понимали, что завоевания проносятся сквозь и над великими городами, оставляя нации вековые творения её гениев?.. (А на наших гениев нам, как всегда, насрать: гори, Москва, подпалённая своим же генерал-губернатором, своими же «душегубцами»! Выкуси-на, Бонапарт, грёбанатваврот!)
Он всё-таки поднялся, снял с гвоздя старый, ещё отцовский железнодорожный тулуп, накинул на плечи. Вновь уселся на табурет. Кто б подумал, что его так зацепит! Впрочем, Вера Самойловна говорила, кажется, что «Вальтер Скотт – первоклашка, по сравнению…»
Так что там дальше-то…
«…видное из окон дворца, на чёрном пламенеющем небе расползалось дымное зарево пожаров… Уже не было сомнений, что вся Москва тонет в океане огня… Дворцы, театры, деревянные храмы, лавки и конюшни обратились в горы пепла… Между тем здесь, в предместье, солдаты и даже офицеры, найдя в погребах имения вдоволь отличного вина, издали наблюдали это грандиозное аутодафе… и, казалось, не отдавали отчёта в великой трагедии, творящейся на их глазах. Вскоре меня вызвал в свои покои Son Altesse. Впервые я видел его столь обескураженным и хмурым.
Я доложил обо всём, чему был свидетелем несколько времени назад. Заметил, что пожары, скорее всего, – не случайность, не небрежение разгульных солдат, потому что схвачены и казнены уже десятки поджигателей. И что армия сейчас занята безуспешным тушением пламени.
– Кремль не задет? – спросил вице-король. Я сказал:
– Votre Altesse… воздух над городом раскалён и люди дышат огнём и дымом, а жар обжигает глаза. Всюду летает горячий пепел. Есть улицы, где люди идут меж двумя стенами огня, как племя Моисея шло по дну Чермного моря меж стенами воды.
– Да… – пробормотал он. – Сейчас бы нам не помешали эти водяные валы.
– Скорее всего, – добавил я, – наутро Император покинет цитадель…»
«…тот вечер мой взгляд был прикован к камину, вернее, к каминной полке белого мрамора, поддержанной дорическими мраморными же колоннами. Я смотрел и смотрел на этот камин, знакомый мне с детства, – ибо точно такой был в венецианском доме моего отца, в маленьком овальном зале, где отец пил кофий с друзьями и благодарными исцелёнными… Я просто глаз не мог отвести от этой каминной полки! На ней стояли часы с двумя медведями, отбивающими золотыми молоточками каждую четверть часа, а также несколько фарфоровых безделушек изящной работы, совсем как у нас дома, – обычные каминные украшения, вероятно, привезённые путешественниками или купцами из края моего детства.