Белые раджи

Обе сели в тильбюри мисс Анджелы - крайняя худоба и вытянутое лицо придавали этой двадцатидвухлетней особе печальную элегантность. Хотя кожа у нее и не была зеленой, сама она напоминала редкий и дорогой сорт огурца. Мисс Анджела была пятой и последней дочерью сэра Фрэнсиса Бердетта, который выступал в Парламенте за свободу слова, освобождение католиков или отмену телесных наказаний в армии, но не любил смеяться сам и когда при нем смеялись другие. Его семейство, иногда приезжавшее на воды в Бат, отличалось весьма необычными родственными связями. Томас Кауттс, дед Анджелы, в семьдесят четыре повторно женился на актрисе из «Друри-лейн» (между прочим, близкой подруге Сплетницы), а та, овдовев, вышла замуж за герцога Сент-Олбанского. Эта побочная бабушка завещала огромное состояние Томаса Кауттса самой младшей внучке, оговорив, что та должна будет присовокупить к имени Бердеттов имя и герб Кауттсов: впоследствии внучка получила на это королевское разрешение. Мисс Анджела старалась подражать отцу - с завидным упорством осушала болотистые островки, помогала при необходимости земледельцам, добывала лодки пострадавшим ирландским рыбакам и занималась благотворительностью с той грустной заботливостью, с какой сооружают адскую машину. Она хорошо знала, чего хочет, а также понимала, что гигантское наследство герцога Сент-Олбанского однажды сольется с тем, которое у нее уже имелось, и тогда она начнет строить церкви, основывать миссии и епархии. Далеко. Везде. По всему свету.

Кладбище заполнилось сливками общества. Шел дождь, и земля с негромким хлюпаньем засасывала обувь. В больших лужах из полированного серебра отражались плывущие тучи и перевернутые участники похоронного шествия с обрезанными ногами и поникшими головами - они протискивались меж толстыми гранитными крестами, склонившись, точно пьяницы. На холодных облачках вылетавшего из уст пара возносились молитвы. Порывистый ветер изредка раскачивал голые вербы, колыхал вуали и шарфы. Могилу обступили Эмма и преподобный отец Джонсон с двумя мальчиками, причесанными под детей Эдуарда, а также Маргарет и преподобный отец Сэвидж. Миссис Брук опиралась на руку Джеймса - ее птичье лицо, такое маленькое в обрамлении огромных черных мехов, осунулось от рыданий. На фоне плаща Джеймс казался еще бледнее. Стоя рядом с гробом, он, казалось, составлял с ним одно целое и был Хароном этой барки, тогда как угрюмые люди отдавали швартовы.

«Какой красивый, - подумала мисс Анджела. Он был единственным из Бруков, с кем она еще не познакомилась. - Какой красавец...»

В бутафорских готических развалинах, напоминавших театральную декорацию, собравшиеся высказывали соболезнования: голоса звучали до неприличия громко, а длинная траурная вереница рывками продвигалась вперед. Берил Йетс сопровождала свою мать. Она давно уже не видела Джеймса и, заметив его, оцепенела, подобно кораллу, о который плещутся волны, а затем ревущие валы понесли девушку к нему и выбросили ее безжизненное тело на берег. Внезапно она почувствовала, что жива и с каждым шагом подходит все ближе. Остановившись, без единого слова взяла его за руку, и Джеймс вдруг избавился от прежней неловкости, стеснения и бесплодного, пагубного стыда. Он вовсе не обрадовался, а, скорее, опечалился и горько пожалел о том, что не любит Берил. Сама того не ведая, она говорила одними глазами: «Посмотри на меня - такую же земную и смертную, как ты». Эхо этих невысказанных слов поглотили могильные плиты.

После раздела семейного наследства Джеймс получил тридцать тысяч фунтов – значительная сумма по тем временам. Три месяца спустя он купил у преподобного Т. Д. Лейна, члена Королевской яхтовой эскадры, стосорокадвухтонную шхуну «Роялист». С тех пор, как Джеймс плавал на маленькой яхте с небольшим водоизмещением, он добился больших успехов в навигации и все лето курсировал вместе с Джонсонами вдоль британских берегов. То было веселое путешествие с солнечным конфетти в тени соломенных шляп, пикниками и рыбалкой, сюрпризами и розыгрышами. Джеймс любил Джонсонов и их детей. Смех не смолкал.