Читаем Белые раджи полностью

Древний и с трудом обновленный фрегат «Карн Брей», шедший из Англии в Индию, в мертвый штиль налетел на риф вблизи острова Уайт. По пути из Саутгемптона в Мадрас он улегся набок, точно умирающий зверь: судно накренилось на правый борт, а паруса вялыми лохмотьями повисли на мачтах. Все фонари погасли, и в неверном свете зари согбенные люди бегали по палубе, спотыкаясь о такелаж и запутываясь в порванных линях. Нужно было вытаскивать шлюпки или переносить их, точно гробы. Гул голосов перекрывали шум деятельной возни и клокотание прорывавшейся в трюм и вытекавшей через шпигаты воды. Следуя за кораблем, прямо над головами кружили и безумно пищали в ожидании поживы прилетевшие с острова чайки. Внезапно «Карн Брей» скрипнул, затрещал, вздрогнул и, развернувшись на месте, начал медленно тонуть. Джеймс помогал спускать на воду шлюпки, но ему не хватало сноровки, волосы падали на глаза, а носом шла кровь, которая душила его, заливая пурпуром прилипшую к телу рубашку. Он яростно сражался с водой и древесиной и нырнул в воду одним из последних. Кто-то крепко схватил его за руки и втащил в лодку. Все были спасены, но имущество ушло на дно, включая сундуки, несессеры и чемоданы мистера Брука. Июльский день обещал быть прохладным: полил мерзкий дождик. Люди крепко налегали на весла, однако до берега добрались лишь к обеду. Когда пристали к острову Святой Екатерины, Джеймс весь посинел от холода и продрог до мозга костей, а его разбавленная водой кровь обагрила розоватыми потеками одежду. Одолжив брюки из грубой шерсти, кургузую куртку и большие сапоги солевара, он отправился обратно в Бат. По мнению и батских врачей, его здоровье было настолько подорвано кораблекрушением, что Компания должна была предоставить ему шестимесячную отсрочку. Однако, согласно парламентскому декрету, максимальным сроком отлучки любого чиновника считались пять лет, если он не желал, чтобы его должность была автоматически аннулирована. Таким образом, окончательное возвращение Джеймса откладывалось до 30 июля 1830 года. Батский дом вновь заключил его в свои родительские объятья.

В большом жилище время текло медленно, и там стало еще просторнее, когда Эмма уехала с мужем - преподобным Фрэнсисом Чарльзом Джонсоном - в Сомерсет. Природа наделила этого человека обликом аристократического барашка, а случай - значительным состоянием. Маргарет тоже должна была выйти за пастора, и даже упоминалось имя преподобного Энтони Сэвиджа, но она отнюдь не спешила.


«...Хотя домик священника находился в получасе ходьбы и его не было видно из поместья, не успела Фанни пройти и пятидесяти шагов, как он открылся ее взору в конце широкой аллеи - на пологой возвышенности за деревенской улицей...»

— Амандав! - крикнул, отряхнувшись на своем насесте, амандав.

— Заткнись, - спокойно ответил острохвостый аратинга[8], некогда принадлежавший французскому матросу.

Маргарет закрыла книгу. В своем романе Джейн Остин описывала целый мир - их собственный мир; Маргарет одолжила книгу у Берил Йетс. История с помолвкой никак не сказалась на дружбе двух девушек. Они часто встречались и никогда не вспоминали о Джеймсе, но он присутствовал всюду, где бы ни появилась мисс Йетс.

Как раз сейчас он уминал длинные стебли белого табака в две глиняные трубки - для себя и для сестры. То был один из их секретов: голубая пелена дыма нередко облегчала их откровенные признания. Сильный ветер гремел стеклами и бешено тряс каминные доски.

— Шторма тоже приносят пользу: я рада, что они мешают тебе уехать.

— Пора бы им перестать. Я рассчитывал отплыть еще в январе, а уже почти март... Хотя, чем больше думаю о Компании, тем меньше она мне нравится. Она всегда платила своим слугам неблагодарностью - это хорошо видно на примере последних лет Раффлза[9]... Уехать куда-нибудь далеко, повидать свет, но только не под ее крылом. Быть свободным... Понимаешь?

Она промолчала. Маргарет не понимала его жажды приключений и этого стремления к свободе, которые раскачивали его, словно буря садовые деревья.

— Но чем заниматься? - Неожиданно спросила она.

— Занятий хоть отбавляй. Например, коммерция. С тех пор, как шелк и чай стали перевозить по морю - британским торговым путем, в Юго-Восточной Азии формируются новое равновесие и новая структура. Или политика - она как никогда интересна теперь, накануне избирательной реформы. Я уже вижу себя в Парламенте.

— Чтобы стать купцом или парламентарием, дорогой, тебе понадобится солидный капитал.

Опаловые ленты то сгущались, то рассеивались, порой закрывая лицо Маргарет. Эмма и Джеймс были похожи на отца, а Маргарет унаследовала от матери тонкий профиль, нос с горбинкой и оживленную жестикуляцию, смягченную склонностью к полноте.

— Отец не откажет мне в ссуде. А если за меня вступится мама...

— Ты требуешь, чтобы она забыла о своих чувствах: будь ее воля, она бы никуда тебя не отпустила.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза