Белые витязи

Родились эти песни в свободном народе, родились от любви и для любви. Пелась в них нега свиданий под купами олеандров и кипарисов, пелось про стройных газелей, про радость вёсны и жизни, про муки любви и наслаждения страсти. Говорилось про счастье умереть за свою родину и за любимую женщину. И свободные, смелые люди говорили это в звучных строфах.

Нравились эти песни Конькову. Вспоминались ему родные тягучие песни в унисон «от кургана до кургана», песни, где рабы воспевают своих господ. Всегда с тоскливой нотой, беспредельные, как Русь, но и однообразные и унылые тоже, как Русь.

И как далеки были одни от других!

Коньков чувствовал, что эти песни выше и лучше, что в этих песнях и чувство полнее, и передача выше, но нс лежало у него к ним сердце.

И часто, часто стал уходить он один в парк, садился там на берегу ручья и, глядя на его тёмные воды, бегущие между камней и с лёгким плеском разбивающиеся об них, мурлыкал свои донские песни.

Охватит его вдруг тоска, и сильнее задрожит голос, словно струны на скрипке от удара смычка, и мягким тенором заведёт он песню:

Во чистом поле одинёшенек Пал казак, лежит-лежит,

Он из камушка огонь вырубал,Он горькую полынь вырывал,Он и раны свои перевязывал.Уж вы, раны мои, вы больным-больны,Уж вы, раны мои, меня в гроб завели!Уж ты, конь, ты, мой конь!Ты беги-ка, душа — добрый конь,К нам, на Тихий Дон!Ты вскочи, мой конь,На широкий двор!

Как и выйдет к тебе Старик старенький Со старушечкой,Старик старенький —Родный батюшка!..А старушечка — родна матушка!А молодушка —Молодая жена!Как бы батюшке

Да низкий поклон,А и матушке Да низкий поклон,Молодой жене —На две волюшки:Когда хочет она,Пускай замуж идёт,А не хочет она,Во вдовах сидит.

   — Ах, какая прелесть, Пьер! — прервал его пение голос Люси. — Спойте ещё раз.

   — Нет. Зачем же. Вам, конечно, смешно! Ваши песни в тысячу раз лучше. Наши только сердцу говорят.

   — Постойте, Пьер. Мне нравится мелодия. Я положу её на ноты. Ну, спойте, ещё!

   — Вам не понять, Люси, моих песен. Надо жить в нашей бедной стране, надо мёрзнуть зимою, быть вечно голодным, и тогда вы поймёте сладость нашей песни.

   — Но она вовсе не грустная. Пойдёмте!

Они вернулись домой. На столе лежали свежие газеты. Коньков ликовал, читая про победы русских, и с трудом сдерживал свою радость, чтобы не огорчить Люси. Однажды он прочёл об обмене пленных и с радостью воскликнул:

   — Значит, я свободен и могу ехать к моей Ольге.

   —  Да, вы свободны, — и голос Люси задрожал. — Когда же вы будете собираться в дорогу?

   — Да завтра! Чем скорее, тем лучше, ведь Ольга ждёт меня.

   — Нет, завтра нельзя, ещё надо оправиться, подождите неделю. Сделайте это для меня, мне бы не хотелось, чтобы все мои труды были напрасны и чтобы вы снова захворали.

Коньков остался. Разве он не обязан был Люси этим маленьким вниманием? Да и неделя в сборах и хлопотах перед отъездом прошла так быстро... Люси трогала его своей лаской и заботливостью. Она до мельчайших подробностей обдумала и приготовила всё необходимое для дороги. В эту неделю трогательных приготовлений Коньков вдруг сблизился с Люси и, странное дело, полюбил её.