Белые воды

— Давайте выкладывайте, что там у вас? — решив взять инициативу, сказал Андрей; этот случай, какой припомнили теперь женщины, в общем-то грустный и смешной, взвеселил его и развеял мрачноватый настрой — Макарычев тоже посмеялся. — Так пойдемте, доро́гой и расскажете, что у вас, раз в забой нельзя.

И пошли, и Андрей Макарычев оказался в середине, он это не столько видел в тусклом свете карбидок, сколько чувствовал — горнячки окружили его плотно, стараясь идти по шпалам, и он подумал даже: случись поскользнуться, они бы не дали упасть. Рядом он слышал и шумноватое дыхание полной и грузной Деминой, и семенящие шаги малорослой Востроносовой — чаще, чем у других, всшаркивали брезентовые штаны. В рыжеватом сумраке лица Катиного он не видел, когда она заговорила, — она шла чуть впереди, и только видел белевшую из-под каски косынку, под которую были забраны сзади волосы. Представил: они у нее — темные, с сизоватым отливом, алсуфьевской породы, бравшей многое, верно, от джунгарского начала, а вот лицо у нее не было похоже на степняцкое, монголоидное — узкое, ровное, с бледным «северным» отпечатком.

Она и сказала: приближается женский праздник, Восьмое марта, вот и разрешили бы на вечер рудничную столовую занять; сами бы женщины столы накрыли и прибрали их бы после. Помолчала, словно стараясь уловить его, парторга, отношение; молчали и женщины.

— Маруся вот права: попоем, попляшем, — обернула она наконец сумрачное лицо к нему. — Война нас пришибла, в шахте вот днюем, ночуем — за мужей и за себя. Свинец тот на наши бабские плечи давит… Не заслужили отдыха? — с вызовом, с внезапной жестковатостью спросила она.

— А чё, верно-от, молчите, Андрей Федорович? — рядом напористо подала голос Востроносова. — Мужики-от наши там, под пулями да бомбами, а мы здесь света белого не видим! Посидим, повспоминаем да письма почитаем, — мужики-от про войну пишут да про рудник спрашивают!

— И про любовь, — как было… — вздохнула какая-то из женщин позади Андрея.

— Это кому пишут, — негромко, словно бы с опаской произнесла Демина, а Андрею почудилось, что она покосилась на Катю: конечно, подруги по бригаде знали друг о друге многое, знали и то, что Катя с самого начала войны не получала писем от Кости.

Андрей припомнил, что на днях он выбрал несколько минут, заглянул к матери и там встретил Катю: забирала от свекрови гостившую дочь, встретил уже возле калитки — Катя с Катьшей-маленькой, закутанной так, что только виднелись глаза, уходили. Он предложил подождать несколько минут — подвезет их. «Нет, мы уж пошли! И то загостевались, да и в ночную смену», — не жестко, но непреклонно ответила она, и Андрей понял: настаивать бессмысленно. «Жизнь-то как у вас там?» — «Известно, — ничего». — «Фронтовики как?» — спросил он, не желая, чтоб вопрос был поставлен впрямую о Косте. «Воюет, а может… — она вдруг притушила голос, а потом взглянула мимо него, отчужденно и сухо, и ему показалось — она точно хотела в этот миг увидеть, что делается за белками, за тысячи верст отсюда, там, где бушует далекая война и где ее Костя, — вздохнула: — пойдем уж». И, не попрощавшись, медленно пошла.

Все это пронеслось у него в секунду. После замечания Деминой стало как-то тихо, точно она коснулась запретной темы, — шли по глухому штреку молча, казалось, не знали, как отреагировать, что говорить. Шаги и жесткое, словно металлическое шуршание брезентовых спецовок, усиленные тишиной и резонансом, сейчас заполняли тесное пространство, и Андрей подумал: «Какие же сомнения? Вечер им устроить — элементарная отдушина! Что они еще видят? Что у них светлого в такой жизни?!»

— Будет вам, женщины, вечер! — убежденно и даже чуть взволнованно произнес он. — Считайте, решено.

«Как? Как теперь ей сказать о Косте?!»

Подошли к выходу в доставочный штрек. Андрей уже не слушал какие-то слова благодарности — их говорили женщины, — думая теперь, что нет, не скажет он ей, Кате, об извещении, не получается, выходит: при всех сказать не сможет, не повернется язык, а отозвать ее, задержать — совсем нелепо, нелепо… И вместе с тем сознавал: ему надо уходить, ему еще нужно побывать в других забоях, на других горизонтах. Он даже подумал, не встретит ли Петра Кузьмича, — может, ему как-то скажет? Хотя тот прихварывает после затопления шахты, считает, простудился…

Попрощавшись, он пошел дальше по штреку, припомнив, что бригада Косачева должна работать где-то на этом горизонте, только в какой смене, он не представлял. Что ж, пойдет на авось: все равно ведь «обход» делать.

Женщины уходили к стволу шахты, и он уже не слышал того разговора, который произошел между ними.

— Ну, вот и все, бабы, празднуем! — с одышливостью сказала Демина, когда отошли недалеко по доставочному штреку. — Начальство-от, вишь, мя́гко, что тебе воск.

Мария Востроносова рассыпала бисер — коротко рассмеялась:

— Мя́гко! Парторг тот к Катьше приходил — разрази гром, вот те и воск.

— С чего взяла? — фыркнула Катя. — Кислицы, что ль, намедни переела?

— Кислицы! Не слепа! Сумной, ровно кулем пришибленный! До тебя, чую, дело у ево!