Белые воды

— Не дано — верно! Вы — номенклатура Москвы. Но нам дано другое право, — Куропавин чуть покосился на Портнова, как бы желая подтвердить — «верно, вот тебе и «бык», и повторил: — Да, право — при необходимости исключать из партии… За развал работы, товарищ Буханов. — Куропавин, уже не глядя на запаренного, нервного Буханова, больше не интересуясь им, заключил: — Так что подумайте. Завтра сообщите о своем решении. До свидания.

Буханов вскочил со стула и ринулся к двери.

— Н-да, бык вроде сдернулся, — в раздумчивости, негромко проговорил Портнов, и Куропавин уловил в его голосе насмешливость к незадачливому Буханову.

— Теперь можно и расходиться, Алексей Тимофеевич! — сказал Куропавин, вставая. — Спокойной ночи!

Долгим и добрым взглядом смерив Куропавина, Портнов молча кивнул и тоже поднялся — бодро, легко.

Утром Буханов позвонил, едва Куропавин успел войти в горком, сообщил: уезжает в Москву.

— Желаю… — машинально ответил Куропавин.

Телефон на приставке теперь звонил настойчиво. Куропавин, слыша длинные с короткими паузами звонки, никак не мог осознать, что происходит: перед ним лежала пожелтевшая картонная папка, в ней — листки его записей, помеченные тридцать восьмым годом, и он только что разговаривал с Бухановым… Что ему еще надо? Опять звонит… Поднял трубку, сказал:

— Товарищ Буханов, мы ведь только что договорились…

Из трубки голос — женский, знакомый:

— Какой Буханов?.. Миша, Миша! Это я.

— Галя! Прямо наваждение! — Куропавин начал смеяться, чувствуя, что не в силах остановиться: выходило глупо, нелепо, но это была своего рода разрядка, реакция на все, что произошло с ним.

— Что у тебя? Какой Буханов? Опять он появился?

— Да нет, Галя, нет, — переламывая смех, сказал Куропавин. — Наваждение… Белогостев на бюро потребует: план не выполнен, «козла» на свинцовом пустили… Вот и будет головомойка. В лучшем случае! Хочу свои предложения тридцать восьмого года по «Большому Алтаю» вытащить на свет: шахту «Новая» пройти, завод расширить. Конечно, война — это не просто, но надо, надо! Достал ту папку, вспомнил все, что было… Вот и Буханов приплелся. Ты хоть дома?

— Нет. Весь день будто белка в колесе… Операции, перевязки. Новых раненых принимали. Сейчас обход делала — вот в ординаторской, подремлю… — По ее голосу Куропавин понял, что она предельно устала: она всегда чуть растягивала слова, когда уставала, боролась со сном. — Раненые из-под Смоленска, Вязьмы, — после короткой паузы сказала она. — Ты домой не заглядывал?

— Нет, а что?

— А тебе на горком… От Павла или от Ирины… ничего?

Он понял: она связывала события под Смоленском и Вязьмой с судьбой сына. От него ничего не было, не приходило весточки и от его жены.

— Ты только не связывай Павла со Смоленском и Вязьмой. Почему он обязательно должен быть там? — желая ободрить ее, сказал Куропавин.

— Да потому, что это западное направление… Куда же его еще могли после Ельни? Куда?! — Она загорячилась, раздраженные нотки послышались в ее голосе, и в этом ее раздражении он почувствовал упрек.

— Что с тобой? Что происходит?

— Что? — нервно выговорила она, и голос ее переломился. — Ты спокоен. Ты — как ни в чем не бывало, а тут… — Она помолчала, справляясь с собой. — Сегодня привезли… Капитан Скворцов. Автоматная очередь в живот. Так на Павла — вылитый!.. Увидела — сердце остановилось. У него заражение. Сепсис. Просит: что хотите делайте, жить хочу… Понимаешь? С утра оперировать…

Куропавин не успел никак отреагировать, не успел, как ему хотелось, поддержать дух жены, — впрочем, он толком и не знал, как это сделать, сказал бы, скорее, обыденное, привычные фразы о войне, об общих бедах. Вряд ли нашел бы проникновенные слова, тем более в этом своем состоянии: теперь, в реальности, к которой он вернулся, он еще обостреннее чувствовал — Белогостев так не оставит после того разговора, «даст бой», последствия которого, пожалуй, будут определяться лишь одним ясным и безжалостным понятием: «разгром».

Все это вмиг пронеслось в сознании Куропавина, пока жена договаривала последние слова; и вдруг там, в ординаторской, откуда она говорила с ним, что-то изменилось. Он слышал голос жены, обращенный уже не к нему, а к кому-то другому, всполошный, растерянный:

— Что случилось? Со Скворцовым? Что?! Он, он… — И уже ему, Куропавину, пережатым спазмой голосом: — Все, Миша! Все-все…

Трубка заглохла, в ней отсекся голос жены.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Весна, осень — погод на дню восемь…