Белый Бурхан

"Ох-ох-хо! - снова вздохнул поп. - Ничего и никого не боятся эти чумазые бестии! Ни кнута, ни геенны..."

Еще учась в Бийском катехизаторском училище2, отец Севастьян знал, что будущая его- служба - не сахар, но викарий Томской епархии, он же начальник Алтайской духовной миссии3, архимандрит Макарий, утешил будущих пастырей-миссионеров: "Овечек стричь надобно, а их в наших краях - зело в избытке!" Постриги их... Как бы сами башку по нечаянности или глупости не состригли! На грех-то учителя нету, а лукавый - завсегда тут как тут!

Да и не все, как надобно, с этими нехристями сделали. Не словом божьим праведным к кресту вели, а полицейской нагайкой! Ведь были же случаи, когда чины полиции по приказу миссионеров из епархии собирали местных жителей по улусам и дорогам, насильно загоняли в реку для крещения в православие*. За то и медали потом вешали, и серебряные кресты с алмазами не столько попам и монахам, сколько чинам полиции...

Отец Севастьян поднялся со скамьи, брезгливо одернул рясу, осенил себя в передний угол, где рядом с иконами висели часы-ходики с кошачьими бегающими глазами и связки дикого чеснока.

- Ну, помогай тебе господь, сын мой! Хозяин кивнул.

- Молись спасителю, он, в беде да нужде не оставит!

Хозяин снова кивнул.

Поп толкнул дверь, вышагнул через порог и крепко вколотил в косяки свою злость и обиду, едва сдерживаясь, чтобы не плюнуть под ноги. Потоптался, зашагал к другой развалюхе.

А Доможак удивленно смотрел на громыхнувшую дверь и не мог понять: отчего так шибко рассердился поп? Лампа не горит - будет гореть! Иконы есть. Три штуки. Сам в Минусинске покупал. И свечки есть, зачем еще покупать?

Нового бога Доможак чтил: Христа никогда не обносил при угощении гостей и друзей, на масленицу клал возле лиц богов топленое масло на блюдечке, а когда резал овцу - обрызгивал крашеные доски бога кровью или окуривал их паром свежесваренного мяса... Зря рассердился поп! Не такой человек Доможак, чтобы бога обидеть!

Пожав плечами, хозяин снова принялся за работу - скоро молодая трава в рост пойдет, скот пасти надо, некогда будет по избам да юртам сидеть... А пасха - что? Принесет сейчас жена масла или жира, можно будет и Христу на доске маленько губы помазать!

Кони несли всадников Джучи на запад - великий Чингисхан отправил своего старшего сына на покорение лесных и горных племен, целовавших руку вонючих найманов - ойратов, урсутов, тубасов и других. Кони до черноты вытаптывали степи, а всадники поголовно убивали мужчин. Женщины не успевали их хоронить, а дети - оплакивать. А те слезы и проклятия, что летели вслед всадникам, не причиняли им вреда и были бесполезны - небо так же бессильно перед жестокостью завоевателей, как и земля: испепеленные огнем и закопченные дымом, они задыхались в глухоте и слепоте. И если бы захотелось черным всадникам вернуться той же дорогой домой, то лишь угли и кости увидели они на пожарищах, а вороны, обожравшись невинной кровью, клевали бы с таким же остервенением и их дерзкие глаза...

Но всадники не оглядывались и не разворачивали своих коней - они шли к солнцу, где был край всей земли! И великая орда погибла там, за чужими горами и реками, в чужих степях и лесах, навсегда забыв дорогу домой... Да дома и не ждали их! Там нарождались новые воины, готовые пойти по следам своих отцов и дедов. В их жилах уже бурлила кровь победителей-творцов новой бессмертной империи, где никогда не уходило на покой солнце. Эта кровь заставляла руками чужих мастеров строить сказочные дворцы и храмы, обшивать золотом и серебром крыши своих кумирен с гордо загнутыми карнизами. Ей всего надо было много - рабочих рук рабов, чужих богатств и чужих земель...

И тот страшный посев, что был сделан, взошел для страшной жатвы. И все, что строилось на века, уже через столетие с небольшим обратилось в прах. И, наоборот, все, что было так бездумно уничтожено и повергнуто в прах, поднялось к очистившемуся небу, расцвело новой силой и могуществом!

Горстка людей осталась и в этой степи, не ждавшей черных всадников и потому не давшей ей отпора. В степи осталось совсем мало мужчин и очень много женщин. Но они пошли навстречу друг другу и, соединившись сердцами, дали клятву: возродить заново гордую степь, заселить ее народом, залить детским смехом и песнями, поднять к небу мирные дымы жилищ, пахнущие молоком и медом.

Самой первой из женщин вложила эту клятву в свое сердце Хуртуях тас. И выпустила в мир 99 мальчиков и 77 девочек. И, умерев, не превратилась в прах, как все из плоти, а встала посреди возрождающейся степи каменным телом своим как символ рождающих сил природы, как вечный памятник всем матерям, живущим под синим небом, пример, достойный вечного восхищения и постоянного подражания...

Замер рокот струн топшура5. Затих хриплый голос певца.

И теперь молчали не только люди, но и земля и небо. Перед страшной правдой может остановить свой бесконечный бег даже река, как бы ни была она порожиста и бурлива...