Белый Бурхан

Поднялся Капсим, в окно глазами сунулся. Синева ночная стояла над деревней, только над далекими горами полоска робкой зари золотым сполохом к самой глыби неба тянулась, ветреный день вела.

Пестрые люди жили в капсимовой деревне, но больше из раскольничьих былых согласий, раздробленных теперь гонорами и спесью на восемь толков. А когда-то лобызались при встрече, будто век не виделись, хотя всего одна ночь минула! Потом православие вломилось клином, и затрещала община, посыпалась, как горох из рваного мешка; колоться начала, как полено в мороз от легкого удара; поплыла в разные стороны, как рваные сапоги по жидкой грязи… Первыми пасхальники пошли на поклон к попу, за ними чадородные откололись, строгие спасовцы к срамному кресту приложились дружно. У нетовцев к попу особой неприязни тоже нету — в господа и они веруют. А с верой самого Капсима можно и в храме на службе побывать. И сходил бы на заутреню, если б не Панфил, что все согласие на своем замке, как амбар, держал! Но только зазря он так, не сдюжит теперь община…

Вынырнуло солнце из-за горы, ударило в глаза, заставив зажмуриться. Вот когда надо было бы святость-то на себя возводить! Поспешил Капсим, раньше времени мыслью, словом и крестом Спаса встревожил! От того, может, и беды гуртом идут, что все у Капсима не как у людей выходит?

Вернулся Капсим к столу, обтер губы, а там уж и миска стоит. Выгреб горячую картошку в коричневом мундире, облупил ее, обжигая пальцы, в рыжую соль сунул, примял. Заметив, что муж еду в рот понес, Аграфена буркнула:

— Сходил бы к Говоркову, помог чем… Глядишь, и одарил бы Панфил Фокеич чем на нашу бедность!

Закашлялся Капсим: вот проклятущая баба! Прожевать путем кусок и то не дала!

Едва Капсим за угол ограды завернул, как бабий шебутной гуд по деревне ухом уловил. Неспроста! Перестрел Капитона Нижника, глаза на него вскинул:

— Чего бабы-то шумят?

— Да поп проповедью страхов на их нагнал! Но Капсим его уже за рукав ухватил:

— Сказывай!

— Беглый Басурман какой-то. Должно — китаеза! Домолились на окошки! Побегали от попа!

Капитон выдрал рукав и побрел дальше, не разбирая дороги, поматывая головой, как лошадь. Потоптался Капсим, вздохнул и пошел к церкви. Первым, на кого наткнулся, был Панфил. Как ни в чем не бывало руку протянул, спросил озабоченно.

— Слышал уже, поди?

— Про Басурмана беглого?

Капитон бормотал что-то. Усмехнулся Панфил:

— Слушай дураков больше, они тебе наговорят! Белый Бурхан, а не беглый басурман! Древний бог наших калмыков. Обиделся на них, в горы ушел, а теперь, вот, в обрат вернулся… И не один, а с ханом Ойротом… Бунт теперь против царя делать, русских поголовно бить до смерти!

— Господи! — обмер Капсим. — За что?

— Сыщут обиды! Что делать-то будем теперь? Капсим обескураженно развел руками:

— Ума пока не приложу!

— А ты — приложи! Для того тебя и держим при себе, что — грамотей!

В голосе Панфила была откровенная угроза, и Капсим тотчас втянул голову в облезлый воротник. Прямо-таки напрашивается Панфил на величанье! Да только Капсим не величал его никогда и навеличивать впредь не собирается.

— Молодых окрестить в пролуби.

— Это — само по себе! Может, Марьино стояние исделать на зорьке? Заголим бабу, поставим на мороз — и пусть за грехи наши… А? Давно не делали!

— Поможет ли? — Капсим поворочал бороду и вдруг уронил в ноги тяжело и гулко: — В новину на житье надо уводить общину!

— Ого! Не много ли?

— Для спасенья души и помереть бывает мало.

Поник Панфил головой. Если поп наполовину прав, и то беда большая пришла в горы. Бежать от нее! А куда? В какую пустынь?

— Новину искать — разориться в прах!.. Ты в старых книгах пошарься, Капсим… Малым обетом, само-собой, беды не перешибешь, но и большой обет тягость страшенная! Ночь не спи, а ищи.

Насупился Капсим: от беды дымом не отгородишься! Чего испугался Панфил? Мошну растрясти, чего же еще! А то в башку ему не стукнет, что ее вскорости отнять могут бунтующие калмыки! Вместе с башкой!

— Ладно, поищу. Другие-то — как? В разные стороны потом не потянут?

— Сговоримся, коль беда грядет! «Листвяницу» чти от корки до корки! В ней все есть.

Кивнул Капсим, гоголем отошел от Панфила. Вот оно как выворачивать-то начало! То гордыню перед ним ломал, на паперть побирушкой загнать хотел, а то едва ли не на коленях просит: «Листвяницу» чти, ищи обет!..

Быстрым шагом обошел Капсим церковь, увидел, как Аким кривыми ногами в конце проулка колесит, руками машет, к нему зашагал навстречу. А тот уже и сам полетел через сугробы — глаза впрысь, ртом воздух по-рыбьи хватает:

— Старухи, тово, смертные рубахи шить друг дружке порешили!

— А ты что? Сруб рубить разбежался?

— Какой сруб? — опешил Аким. — Зачем?

— А тот сруб, в котором наши единоверцы огневое крещение в старые времена принимали! Завтра порешим общиной: али гореть всем миром под псалмы, али в тайгу убегать, на новые земли…

— Ты… тово… — поперхнулся Аким и закашлялся — Ох ты, господи!