Белый Бурхан

Где-то недалеко грохнуло, расколовшись, небо. Торкош присел и задрал голову: с севера надвигались, клубясь и чернея прямо на глазах, тяжелые тучи, которые сейчас, уже через мгновение, лягут на эту каменную площадку, придавят и расплющат его! Не разгибаясь, он подскочил к коню, схватил за повод, потащил к тропе. Не заметил и сам, как оказался внизу и тотчас попал под свирепый ливень с градом, ют которого укрылся в каких-то камнях, всунувшись задом в крохотную яму так, что затрещала шуба.

И только теперь, смотря, как с седла, крупа и холки коня стекает рыжая вода, Торкош начал понемногу осознавать весь ужас своего положения: ведь он так же вот один под ливнем, как этот дареный конь… Один… Совсем один! Нет жены Караны, нет Чачака и Аспая, скота и аила… Ничего нет!

Скатались, свернулись тучи, утянулись за каменистые гряды, волоча впереди себя страх, а позади радость… Когда-то и он, Торкош, под таким дождем босиком прыгал, а теперь шубой дыру в камнях заткнул и кривит губы от горечи, а не распахивает хохочущий от радости рот… Он уныло, выдрался из своего укрытия, обтер рукавом шубы седло, неуклюже влез на него, будто в первый раз… Конь, не дождавшись узды, пошел сам в ближний лесок на зеленую, вымытую дождем траву. Здесь остановился, опустил морду, застриг зубами, выдувая ноздрями зеленую пену…

Торкош сполз с седла, распустил опояску, снял шубу, бросил ее на траву, начал яростно топтать ногами, рыдая и рыча одновременно… Остановило его неистовое ржание чужого коня, переборы копыт где-то справа, гортанные голоса. Торкош упал животом на шубу, заломил руки на затылке, прикрыл глаза. Нет, звуки не ушли… Значит, его не духи пугают опять и путают?

Всадники подъехали к неподвижно лежащему Торкошу, спешились.

— Спит? — спросил один из них.

— Я видел, как он прыгал. Может, кам? Они иногда и без людей камлают, для себя.

— Не похож он на кама. Да и бубна нет.

— Хорошему каму бубен не нужен. Торкош перевернулся на спину. Сел.

— Я не кам, — сказал он уныло, — я пастух.

Трое гостей рассмеялись. Потом один из них взял Торкоша за шиворот, собрав в кулак всю его расползающуюся рубаху, встряхнул так, что у того лязгнули зубы. Торкош заскулил. Рука мотнула его из стороны в сторону, отпустила. И тотчас на Торкоша напал зуд: чесалось все — живот, грудь, плечи, спина… Он начал яростно терзать свое тело, раздирая и без того порванную и прелую рубаху, оставляя на бледно-серой коже багровые полосы.

— Хватит! — сказал строгий голос и тотчас перед Тор-кошем остановился статный и крепкий алып, положил руку на кинжал. Его жесткие и холодные глаза, плотно сжатые твердые губы, бронзовые от загара скулы, по которым прокатывались желваки, не сулили ничего хорошего. — Где же твой скот, если ты пастух?

— Продал.

— И теперь собираешься в батраки к Лапердину?

— Один хочу жить!

Страх прошел вместе с зудом. Торкош нагнулся за шубой, поднял ее, встряхнул, натянул на плечи, перехватил опояской. Теперь осталось только к коню шагнуть да сесть в седло. Но грозный алып ухватил Торкоша за опояску, притянул к себе, сумрачно посмотрел ему в лицо:

— Я — Техтиек. И если ты, вонючий барсук… У Торкоша снова ушла душа в пятки:

— Я… Я к русским еду! К Лапердину!

— Кто послал? Зачем?

— Сам еду! — Торкош поник головой. — Всех похоронил, один остался… Скот потерял… Помирать еду! Отпусти меня, Техтиек.

Техтиек хмыкнул. Такой бродяга вполне мог бы заменить ему Козуйта. Но у Лапердина — кони, а где он их пасет — тайна. Этот к Лапердину в работники идет. Может, пусть узнает все?

— Я покупаю твою смерть! Назови свое имя.

— Торкош. Сколько денег дашь?

— На первое время тебе хватит! — Техтиек повернул брелок на кармане кожаной куртки, достал стопку красных бумажек, сунул Торкошу. — Бери! У Лапердина увидимся.

Не успел Торкош закрыть распахнувшийся от изумления рот, как его сбили с ног, распахнули шубу и будто тысяча пчел впилась ему в левое плечо. Он закричал по-заячьи, рванулся из цепких рук парней, но те сами отпустили его. Торкош покосился на плечо, увидел кроваво-красное пятно, расползающееся по лохмотьям рубахи, скорчился от отвращения к самому себе. Вскочил, но фигуры верховых уже были далеко, мелькали за редкими деревьями опушки. Торкош кинулся к коню, но запутался в распахнутой шубе и упал. Увидев рассыпавшиеся по траве красные десятки, поспешно начал собирать их, загребая с кусочками мокрой земли и выдирая вместе с травой.

— Теперь я богатый! Теперь я — бай! — бормотал он.

Уже к вечеру Торкош вышел к табунам Лапердина. Купил у пастухов мяса, теертпеков, курута, араки, наспех соорудил себе маленький аил, прикрыв связанные пучком жерди еловыми лапами, и дал волю своему вечно жадному до пищи желудку…

А потом пастухи слышали смех и вопли, крики и стоны, похожие на пение и плач, а в той стороне, куда ушел Торкош, ночи напролет то разгорались, то гасли огни его костра…

— Вот как мается, бедняга! — вздыхали жены пастухов.

— Кама бы к нему позвать! — предлагали старики.