Белый ферзь

Книжные же стеллажи Давиду Еноховичу и впрямь были необходимы — он частенько говаривал: «Есть профессиональные писатели, а я — профессиональный читатель!»

Он читал ВСЁ, когда-либо напечатанное. И, разумеется, тексты, имеющие отношение к сынам Израилевым, не в последнюю, а то и в первую очередь. Не подлинники (где их выпросишь?), но каждую публикацию, комментарий, репринт. И кумранские рукописи, и каирскую генизу (аналог тэр-ма, то есть книгам из кладов, но не тибетским, а… сами понимаете. Российский подданный, караим Фиркович в прошлом веке отобрал на родине предков всё, что считал ценным, и во многих ящиках привез… Остальное подобрал Запад, издал каталоги. Но все эти каталоги несопоставимы с коллекцией Фирковича).

Такой вот разноплановый человек — Давид Енохович Штейншрайбер: трупы потрошит, книжки читает, ВСЕ книжки читает. Даже теперь, когда в глазах пестрит от печатного изобилия. Исключая, впрочем, хорор, иначе говоря, романы ужасов. Не от природной пугливости, а: «Ну ни вот на столько эти профанаторы анатомию не знают! Фонтан крови у них! После такого разреза сначала вообще ничего, если даже пополам! Пришли бы они ко мне, проконсультировались… Нет, правильно я — профессиональный читатель, а не профессиональный писатель, правильно!»

Дважды еврей, может быть, и профессиональный читатель, но в первую очередь — профессиональный (ведущий!) патологоанатом. Он и возник в поле зрения, когда на Маяковке только-только начиналась Центральная школа, тот самый клуб «Фрунзенец», за аргентинским посольством.

Чем привлекло каратэ-до ведущего патологоанатома? Сам Штейншрайбер на татами не рвался, всё больше наблюдал. Вероятно, сыграли свою роль мифы и легенды типа: один удар и — человек труп. Что мы тогда, в середине семидесятых, знали о каратэ-до? Разве «Гений дзю-до»? (И то — гений, но — дзю-до!) А трупов по Москве в ту пору было не в пример меньше, нежели нынче, и все какие-то банальные — ДТП, алкогольная поножовщина. Вдруг на Маяковке удастся застать нечто нетривиальное?

Зряшная надежда, увы (то есть ура!). Первый и единственный тогда авторитет, Алексей Борисыч Коршнин, он больше идеолог каратэ-до, прежде всего давал форму, он больше не файтер, не боец, он академик каратэ. Вот колчинская секция, остоженская, тех времен — да, биндюжного порядка, плющились до мелких увечий, пока не прослышали о школе Коршнина…

Хотя…

…вполне и вполне мог бы стать клиентом Давида Еноховича тот же парубок с Херсонщины — перелом позвоночника и ушиб коры головного мозга, как он сам небрежно пояснил, мол, ма-аленькая травмочка у меня…

М-да-а, прав Егор Брадастый, отстаивая отечественную избранность и непохожесть на что-либо: «Через пару-тройку лет наши доморощенные бойцы вообще всех зарубежников с татами и с рингов повышвыривают — с их доморощенным трудолюбием и жаждой побить КОГО-НИБУДЬ ОДНОГО! Это ж классное развлечение, да еще какие-то пояса за него дают!»

Оно бы и так (так, так, судя по результатам токийского чемпионата!), но — заставь дурака богу молиться, он себе лоб расшибет. Ага!

Ну и вот… Колчин как раз сидел-следил за коршнинскими занятиями на Маяковке — молодой еще! сиди-следи! рано тебе на татами!.. Тогда много кого набегало, не только со всей Москвы, но и с периферии — молва ведь пошла: Центральная группа! Каратэ! Настоящее! Ну и вот… Глядит Колчин — рядом с ним присел парнишка, корявенький, с синим поясом, отдыхает.

— Что, закончил тренировку?

— Да я размялся… Уже хватит. Пока тяжело заниматься, у меня травмочка одна была небольшая.

— Какая? (Здесь, кстати, при упоминании о травмочке и присоседился громоздкий, обильно обволошенный субъект, впоследствии назвавшийся и оказавшийся Давидом Еноховичем Штейншрайбером.)

— Да ерунда!.. Перелом позвоночника. В двух местах. И ушиб коры головного мозга.

— Что ж такое с тобой приключилось, милый?! Под КамАЗ попал?!

— Да ерунда! Это ж моя коронка у нас на Херсонщине. С криком «киай!» вбегаю по стенке на потолок, делаю обратное сальто и встаю в дзенкутца-дачи. Так я однажды пришелся на голову… Так я ж теперь утром встаю спозаранку и три часа делаю гимнастику, иначе голова весь день трещит.

— Зачем по потолку-то бегал?!

— А ты что, не бегаешь?

— Зачем?!

— Ну-у… Не получится из тебя каратист.

Громоздкий, обильно обволошенный субъект, в дальнейшем именуемый Давидом Еноховичем, тогда же приник к херсонскому самородку: «Интере-есный случай! Не хотите ли к нам? Я — доктор…» Знали бы вы тогда: какой (КАКОЙ) доктор… Хотя у нас все доктора одинаковы, с точки зрения-заблуждения потенциальных пациентов: «Вы доктор? У меня как раз вот тут отдает, тут что — печень или селезенка? — Я окулист. — Угу. Но доктор? Вот и объясняю — как раз вот тут отдает…»

Между прочим, после того единственного случая Колчин больше никогда не встречался с херсонским самородком — или отправился самородок на родную Херсонщину, или заграбастал его дважды еврей для своих КАКИХ-ТО целей, или разочаровался паренек в каратэ-до, как он его представлял.