Белый город (СИ)

  — Ну да, Ален… Такой, красивый, с черными волосами, у него еще рыжий конь, и он, наверно, где-то рядом с мессиром Анри… Вы его не видели?

  — А то как же! Он, наверное, сын кого-нибудь очень важного? Например, самого графа, а? — заливался молодой всадник, встряхивая волосами. Ален быстро спешился и скользнул мимо него в круг. Тот, повернув голову в его сторону, при ближайшем рассмотрении оказался Жераром де Мо-младшим. Жерар, старший сын своего отца, отправлялся на восток защищать честь рода в качестве оруженосца мессира Анри — одного из трех. Воистину, этим можно гордиться.

  Ален взял Этьена за руку (тот не преминул радостно удивиться: «А вот и он, мессиры! Благодарю вас, он меня сам нашел!») и вытянул прочь за пределы круга, частя невнятными, быстрыми извинениями вроде «Простите, господа… Это мой брат, не обращайте внимания, он такой… Этьенет, горюшко, а ну, быстро пойдем отсюда!..»

  У груженых телег Ален присел на корточки и прижал Этьенчика к себе. Он был ужасно рад, что тот пришел. Впрочем, иначе и быть не могло.

  — Этьенет, горюшко… Откуда ты на мою голову?..

  — Я тебя проводить пришел.

  — Спасибо, — и старший брат опять прижал его к сердцу. — Я правда очень рад. А то что же это — всех провожают, а я сижу себе один, как сирота неприкаянный… А мама… — он хотел начать осторожненько, но вышло — сразу в лоб: — А мама, она — где?

  — А мама не придет. Она плачет, — серьезно и спокойно сообщил Этьенет, сдвигая светлые бровки. — Но ты не грусти, — поспешил прибавить он, увидев, как изменилось лица брата, — она же на самом деле тебя очень любит! Просто она обиделась. Ты ее прости, — попросил он неожиданно, беря Аленову ладонь и прижимая ее к щеке.

  Тот грустно усмехнулся.

  — Да я знаю, что любит…то-то и печально. И я не обижаюсь… почти. Передай ей, это… что все будет хорошо, и я вернусь со славою. Привезу ей честь для нашего рода.

  — Я передам, — кивнул Этьенчик, шевельнув губами, чтоб лучше запомнить. — Конечно, ты привезешь. А ты правда… не очень огорчился?

  — Да нет, — соврал Ален, взъерошив ему волосы, — зато вот ты пришел, это даже лучше…

(Не лучше, нет, просто совсем иначе. Но что уж тут поделаешь, придется наплевать.)

Эти женщины, они совершенно не умеют провожать в военный поход. Плакать там начинают, и все такое… Только зря расстраиваться.

  — Благослови тебя Господь, — серьезно, как всегда, сказал Этьенет. Большие глаза его блестели — мокрые, что ли? Или это просто солнце?

  Он широко, старательно перекрестил брата и обнял, и так они постояли с минутку в порывах теплого летнего ветра, и тут мессир Анри протрубил общий сбор. Ален встрепенулся, мягко отстранил от себя Этьена.

  — Ну, с Богом, братик, мне пора. Труба зовет. Молись за меня, пожалуйста. Не болейте тут без меня.

  — Я буду молиться, все время, — кивнул Этьенет, и так стоял и молча смотрел, пока тот садился в седло. Уже со спины коня Ален нагнулся — низко пришлось нагибаться — и поцеловал брата в макушку. Что можно сказать, если всех слов-то у тебя — «Я тебя люблю, с Богом», а их говорить не обязательно — и так понятно…

  Ален понял, что сейчас разревется, и легко выслал коня вперед. Солнце слепило его.

  — Не забудь… про святую землю! Ты обещал мне немножко привезти! — крикнул Этьенчик ему вслед, золотой от солнышка, в белой рубашке — и Ален обернулся, в последний раз набирая его света и любви в себя — на все время похода. На год? На пять? На всю оставшуюся жизнь? — Бог весть…

  — Я не забуду, Этьенет!

  — До свиданья! Пусть все будет хорошо!

  — Будет!..

 …И двинулись со скрипом тяжелые телеги, и заржали кони, когда рыцарские шпоры коснулись их блестящих боков… Цвета Шампани — синий, белый, золотой — заливали двор, сияли со щитов, пестрели на рыцарских одеждах, плескались на флажках. Любимые цвета Алена: синяя — лазурь — вода, золотое — ор — солнце, и белый — аржан — свет Господень, чистота, серебро… И то там, то тут вспыхивали на нарамниках алые пламена крестов. Анри подал знак, и сразу несколько труворов ударили по струнам, и стройный лад героической песни, сливаясь с золотом солнца, хлынул в и без того радостные, и без того возвышенные сердца, открывая путь — путь в Господень Поход.

  — Chevalier, mult estes guariz,  Quant Deu a vus fait sa clamur  Des Turs e des Amoraviz  Ki li unt fait tels deshenors…[5]

  Ален тоже знал эту песню, как раз позавчера выучил. Он подхватил ее со всем пылом и вдохновением, на которые было способно его юное сердце, и пел, даже припевом — «Ki оre irat»- не брезговал, оставляя пределы графского замка, и пел на дороге, решив не позволять себе скорбеть, решив, что Господь сам позаботится о Своих паладинах. Теплый ветер опять дохнул ему в лицо, разметал волосы. Ален засмеялся от счастья и — от ощущения правильности, высокой доблести и огня в себе самом.