Белый лоцман

Внизу, на берегу скалистого острова, нежились на солнце тюлени, а выше, на изъеденных веками скалах, сплошь покрытых птичьим пометом, гнездилось несметное количество морских птиц. Вокруг островка, милях в полутора от него, тянулся опасный коралловый риф, показывавший из воды свои торчащие зубья только в бурю и при отливе. А между островом и рифом было неглубокое узкое подводное ущелье — непроходимые джунгли из водорослей и кораллов.

На дне, возле рифа, похожего на источенный водой карстовый массив, как какая-то громада из пестрого туфа, лежали почти рядом два затонувших корабля. Один попал сюда недавно. Даже краска с его деревянного корпуса не успела еще облупиться. На борту зияла страшная рана — след рокового удара о риф, который и отправил его на дно. А другой — это было ясно видно — нашел здесь свою гибель много лет назад. Корпус его, капитанский мостик, иллюминаторы, мачты и канаты — все обросло кораллами, которые превратили судно в странный каменный корабль, сросшийся с коралловой стеной, сделавшийся ее частью. И на накренившейся палубе, засыпанной белым коралловым песком, и на белых, словно заснеженных, поручнях, с которых свисали зеленые водоросли, похожие на бумажных змеев, и на высоких мачтах, украшенных причудливыми коралловыми узорами — везде кипела жизнь — пышная, всюду проникающая жизнь. Кораллы цвели тысячами нежных цветов, чашечки которых колыхались так плавно, словно их касался легкий подводный ветерок. Под ними, на них, по сторонам — повсюду в прелестнейшем беспорядке были разбросаны роскошные анемоны, гвоздики, лилии — хищные цветы-животные, над которыми распростерли свои длинные стебли водоросли, похожие на молодой дубовый лес перед листопадом. Странные, невероятные джунгли! Под изящной стеклянной губкой — настоящей хрустальной вазой — морской еж терпеливо грыз лист водоросли. По каменным ветвям, густо покрытым живым мхом, перекатывались, словно клубки змей, гибкие офиуры. Медленно ползли по дну морские звезды — но куда? Да разве это имело значение? Ведь при их пяти лучах любое направление означало — вперед. Толстые прыщеватые огурцы-трепанги, величиной с дельфина, ритмически глотали белый песок. Множество мидий открывало и закрывало свои перламутровые раковины. Светились, словно зажженные факелы, разноцветные морские черви, высунувшие головки из удлиненных известковых трубочек. Полчища кривых раков, маленьких и больших, сновали взад и вперед на своих длинных изогнутых ножках. А наверху, в кристально прозрачной воде, в этом дивном мире без теней, плавало бесчисленное количество рыб различной величины, пестрых коралловых рыб, которые порхали, словно бабочки, над каменными ветвями. Несколько зеленых черепах, размахивая, как крыльями, своими широкими плавниками, с жадностью пожирали водоросли.

Неожиданно в ущелье скользнула, почти неслышно ударяя кривым хвостом, семиметровая акула. В ее холодном взгляде светилась лишь беспощадная, ненасытная прожорливость. Рыбы-бабочки тут же попрятались в зарослях. Кривые раки притаились в своих норках, угрожающе высунув наружу острые клешни. Только рыбы-лоцманы, пестрые как зебры, спокойно плыли перед страшной оскаленной мордой акулы, словно охотничьи собаки, да на брюхе ее висело, прицепившись к нему теменем, несколько рыб-прилипал.

Из глубокой черной пещеры корабельного трюма выбрался большой, толстый осьминог, перелез через поручни и стал спускаться к основанию рифа. А там в это время одна двухметровая тридакна, раскрыв волнистые, поросшие кораллами створки раковины, лениво купала в воде свое розовое тело. Множество пугливых беспанцирных рачков осторожно выползали из раковины и тут же спешили вернуться обратно. Увидев тридакну такой беззаботной, осьминог притаился, словно подстерегающая добычу кошка. Прижался к скале, вытянул щупальца, насторожился и вдруг, резко оттолкнувшись от скалы с помощью своего водяного насоса, бросился в атаку. Но рачки успели вовремя заметить его и мгновенно забрались в свое надежное убежище. Тридакна с треском, словно захлопнула тяжелую дверь, сомкнула створки раковины. Обманутый осьминог забрался на нее, обхватил своими щупальцами и попытался открыть. От ярости тело его становилось то зеленым, то фиолетовым, в глазах сверкали алчные огоньки. Промучившись так немало времени, разочарованный, и даже как бы пристыженный, осьминог убрался восвояси. Не впервые пытался он открыть ее, но все безуспешно. Стара была тридакна и не давалась ему, не напрасно прожила она на свете уже более трехсот лет.