Гущин Владимир

Белый мир

Владимир Гущин

Белый мир

Он проснулся рано. Странно. Hо проснулся. Это было еще страннее. Он не хотел больше просыпаться. Он наелся таблеток, включил магнитофон, сбавил громкость и убрал высокие тона. И лег. Hо это было вчера. Или позавчера. А сегодня он проснулся. Опять.

Взгляд упирался в потолок, добротно окрашенный белилами. Повернулся на бок. Кровать пронзительно заверещала - или так ему только показалось. Перед глазами встала бледно-розовая стена. Он закрыл глаза и задумался. Задумался о том, как же иногда не хочется думать, а мысли так и лезут изо всех углов сознания.

Значит, его откачали. Значит, успели. Значит, он будет жить и дальше. Он еще раз повернулся. Уткнулся лицом в подушку. Кровать заскрипела так же пронзительно.

Зачем его вытащили? Зачем отобрали последнее право человека: распоряжаться собственной жизнью?

Поднималась злость. Он вскипал. Его глаза, никому не видимые, зажглись бесовским огнем. Почему не учат на террористов? Взять бы сейчас автомат и стрелять, стрелять, стрелять, стрелять. Во всех. Расстреливать, как слепых котят. За то, что его вытащили. За то, что он больше не посмеет. Кулаки жали белую, как все вокруг, простыню.

Белый свет лился из-за белых же плафонов, белыми были пол, двери, оконные рамы.

Он перевернулся на спину. Застывшим взором вонзился в угол, где сходились две стены и потолок. Через минуту он его уже не видел, он смотрел вглубь себя.

Мягкий женский голос тихонько окликнул его: "Вы уже проснулись?" Он закрыл глаза. "Вам что-нибудь принести? Может, вы хотите есть?" Он взбешенно вскочил с кровати: "Hет, черт возьми! Я не хочу есть! Я не хочу пить! Я не хочу здесь больше оставаться".

Ярость быстро прошла, он повалился обратно, отвернулся лицом к стене. Привыкшая ко всему сестра в белом халате улыбнулась, оборотилась и бесшумно вышла.

Он закрыл глаза. Заснул. Ему снилось, что он счастлив. Счастлив здесь, на Земле.

Проснулся. Усмехнулся смутным дремотным воспоминаниям. Перевернулся на спину. Перед глазами нависал белый потолок. Всеми членами его овладела слабость. С полчаса он лежал так.

Захотелось справить малую нужду. Видно, сначала накачивали водой. Потом ее со всей отравой выкачивали. Он вспомнил.

Поднялся на локте. Через злобное визжание кровати встал. Голова кружилась. Он сдавил ее между ладонями. Постоял. Покачался.

Пошел к белым дверям. Они, оказывается, не закрываются. Ты открыт всем. Каждый может войти сюда, сесть, смотреть на тебя, и ты ничего не сможешь сделать. ...Изучать тебя... Теперь жизнь - не твоя. Теперь она - в их власти. Они будут учить тебя ее любить, холить и лелеять.

Он оторвал пальцы от висков, прошел в коридор. Hашел дверь в туалет, снабженную окошком. Теперь тебе ничего не принадлежит. Тебя опустили до уровня животного организма. Что ж, если надо тебе справить естественные потребности справляй, но зачем закрываться-то? Он усмехнулся. Вошел. Помочился. Смыл за собой - точь-в-точь искусственный мишка, который умеет ходить и ездить на велосипеде. Усмехнулся еще раз. И вдруг разразился истерическим хохотом. Он смеялся, хохотал, нет, гоготал. Он захлебывался в смехе. А вокруг белыми изваяниями стояли унитазы, умывальники, белым кафелем покрыты стены и пол. В зеркале отражалась его белая рубашка, белые просторные штаны без резинки. Только лицо, одно лишь лицо, не было белым. Он захлебывался в смехе. Он не видел, как подбежали двое санитаров в белых халатах, взяли его под руки и уже куда-то вели.

Уложив на кушетку, застланную белой простыней, они удерживали его, а сестра делала успокоительный укол.

Истерический смех прошел. Он откинулся назад, уткнулся взором в угол. Через время сестра ему сказала, мягко, спокойно, даже ненавязчиво: "Может, вы пойдете в свою палату? Давайте, я вас провожу".

Он безропотно встал. Смотря в белый линолеум перед собой, не быстро и не медленно, тихонько шаркая белыми туфлями, шел за сестрой. Вот его дверь. Hет, не его, общая. Теперь будут изучать. Осматривать, ставить диагноз. А, все равно. Пусть хоть черепную коробку вскрывают, мозги ложкой черпают. Все равно. Он и сам в белых одеждах. Широкие белые штаны без резинки.

Сестра проводила его, уложила, накрыла одеялом в белом пододеяльнике. Сказала: "Когда захотите есть, крикните". Вышла. А он, уткнувшись лицом в белую подушку, молча глотал горячие слезы.