Белый морок. Голубой берег

«Калашнику?.. Оказывается, он из киевских подпольщиков? — немедленно сделал вывод Олесь. — Хотя почему бы ему и не быть из подпольщиков? Горком, верно, переправил в леса значительную часть коммунистов. Но как найти дорожку к этому Калашнику?..»

— Можешь передать: их последняя боевая операция проведена на высшем уровне мастерства.

У Олеся от радости даже слезы набежали на глаза.

— Какая операция? Ты о чем?

«Еще и незнайкой прикидывается! Так вон какова она, его искренность!» Щеки Рехера бледнели, а в серых бездонных глазах густо застывал лед. Олесь заметил это и горячо сказал:

— Да поверь ради бога, я ничего не знаю об этой операции!

«Но почему же ты тогда так рвался из Пущи-Водицы? И эти твои походы каждое утро на Соломенку… Нет, ты явно что-то скрываешь. Но погоди, я выведу тебя на чистую воду!»

— Нет, ты не откровенен со мной. Но пусть это остается на твоей совести, а я… Словом, передай в отряд: в результате нападения на знакомый тебе санаторий в Пуще-Водице убито около трехсот кадровых немецких офицеров. Почти столько же тяжело раненных, они тоже вряд ли смогут когда-либо вернуться в строй. Надеюсь, твоим сообщникам интересно будет точно узнать, каковы результаты их последней операции… — говорил Рехер, не спуская глаз с сына.

А тот сидел окаменевший и не знал: верить услышанному или нет. Разгромлен офицерский санаторий в Пуще-Водице… Но разве же могло такое привидеться ему хотя бы во сне? Кто они — эти отчаянные смельчаки, что отважились на столь дерзкую операцию? Вот если бы откликнулся подпольный центр, а то Олесь уже дважды подавал о себе весточку, но ответа — никакого. Его послания так и продолжают лежать в условленном месте на Соломенке.

— Передай своим также, чтобы они на некоторое время прекратили всякую деятельность и законсервировались, — продолжал Рехер. — А еще лучше, пусть как можно скорее перебираются в леса. К Калашнику. В Киеве вряд ли кому-нибудь из них удастся избежать Бабьего Яра. Здесь намечается большое кровопролитие.

«Все это, возможно, и так, но почему вдруг такая забота о подпольщиках с твоей стороны? — стрельнула тревожная мысль у Олеся. — Не замыслил ли чего?..»

— Скажи на милость, зачем ты мне все это рассказываешь?

Веки Рехера мучительно задергались:

— Не доверяешь… Что же, думай что угодно, но говорю честно: я сообщил тебе обо всем этом только для того, чтобы ты смог предупредить своих сообщников о грозящей им опасности.

— Диво, и только! Еще позавчера ты горячо убеждал меня: никакого подполья в Киеве не существует, все большевики замучены в застенках гестапо, а сегодня — «предупреди своих сообщников»… Где же логика? И позволь спросить: почему ты вдруг стал так переживать за подпольщиков?

Рехер нервно задвигался, нахмурил брови: он был поражен не столько тем, что пойман на хитрости, сколько глумливым тоном Олеся.

— Не вдруг! И совсем не о подпольщиках я беспокоюсь, а о тебе. — Он выхватил из кармана портсигар и с несвойственной ему поспешностью стал закуривать сигарету. — Эта твоя недальновидность… Не знаю, сможешь ли ты в конце концов понять меня правильно, но я не хочу, не имею права допустить, чтобы ты стал никчемным навозом истории. Для такой головы найдутся более достойные дела, только береги ее.

— Ничего не могу понять из твоих слов.

— Не криви душой, это абсолютно ни к чему. Для меня уже давно не секрет, что ты водишься с местными большевиками. Не только водишься, но и поставляешь им информацию, вращаясь в сферах оккупационных властей! Не возражай, это так. А если так, — Рехер с яростью смял сигарету и швырнул ее в воду, — ищейки из гестапо рано или поздно выйдут на твой след. Сам в беду не попадешь — бывшие дружки утопят. Боюсь, что тогда уж и я ничем не смогу тебе помочь.

Окаменел, оледенел взгляд Олеся, стали глубже, суровее продольные складки на запавших щеках. Кто-кто, а он понимал, прекрасно понимал, над какой пропастью балансирует с тех пор, как соединил свою судьбу с Петровичем, однако не возможный провал, даже не внезапная смерть пугали его, а адские пытки в гестапо, о которых по городу ходило столько страшных слухов. Хватит ли сил, терпения выдержать такие пытки?!

— Поверь, я много думал, прежде чем заговорить с тобой об этом. Ибо предвидел, что мои слова непременно вызовут не только недоверие, но и настороженность. И если бы не сложилась такая ситуация, как ныне… Играть дальше в прятки было бы преступно!

— Да, действительно это было бы преступным.