Белый морок. Голубой берег

Случилось это в последний день его пребывания в лагере, а точнее — за каких-нибудь полтора-два часа до выступления их группы в рейд. Уже были упакованы вещи, приготовлено оружие, оседланы кони. Перед дорогой хлопцы отдыхали в хлеву на сене, а он, Василь, охваченный непонятной сумятицей, растревоженный какими-то зловещими предчувствиями, принялся бродить по Семенютиному двору. В караулку невзначай заглянул, открыл дверь на кухню, а потом направился в медпункт.

«Ты что, заболел?» — удивилась Клава, возившаяся с какими-то медицинскими препаратами в блестящем биксе.

«Давно. И наверное, безнадежно».

Игриво сверкнула карими глазами:

«Так что же у тебя болит? Какие лекарства тебе дать?»

«Не помогут, Клава, ни таблетки мне, ни эти вот шприцы. Потому что болит у меня… Нет, об этом не здесь говорить! Может, выйдем?»

«Не могу. Скоро хлопцы приведут Кирилла на перевязку…»

Василь сейчас еще не может взять в толк, что именно тогда с ним случилось. Ну, колокола над ним зазвонили, свет померк, земля закачалась, но почему же так испуганно вскрикнула Клава, взглянув на него. Что такое увидела она на его лице, что подбежала, взяла за руку и впервые с необычной нежностью промолвила: «Позднее пойдем, Василек. Куда хочешь пойдем. Вот только Кирилла перевяжу…»

Этот нежный, как шелест шелковой травы под дуновением ветра, голос и вывел его из темной пропасти полузабытья.

«Но ведь я через час выступаю. И наверное, надолго…»

Кто ведает, как бы она повела себя, если бы в этот миг не послышались чьи-то шаги на деревянных ступеньках крыльца.

«Вот видишь, это уже Кирилла ведут… Почему же ты так поздно пришел?»

«Поздно пришел?.. Да я уже не помню, сколько недель тенью за тобой слоняюсь, только ты ведь и знать меня не хотела. А теперь — поздно?» — так и срывалось у него с языка. Однако он сдержал чувство обиды, до боли стиснул зубы и направился к двери.

Клава схватила его за рукав, привлекла к себе, горячо зашептала: «Желаю тебе счастья, Василек! Береги себя и не задерживайся… Я буду ждать!» — и внезапно поцеловала.

У Загравы до сих пор еще слегка кружится голова, когда в памяти возникает этот неповторимый миг. И он снова и снова вспоминал в мельчайших подробностях прощание с Клавой, длилось это до тех пор, пока знакомый голос откуда-то издалека не начал умолять его, упрашивать и заклинать: «Береги себя и не задерживайся… Я буду ждать!.. Буду ждать!.. Буду ждать!..»

Заграва сильно ударил своего гнедого плетью, пустил его в галоп. Забыв на миг, что впереди еще километры да километры, бесконечная цепь опасностей и целая россыпь встреч с разными людьми по разным лесам, он мысленно уже спешил к Змиеву валу, где его ждала самая лучшая, самая желанная женщина на планете. А захваченные врасплох таким его поступком хлопцы от удивления и неожиданности чуть было не выпустили из рук поводья: что стряслось с Загравой, куда это его понесло среди ночи? Партизанские кони, привыкшие всегда быть вместе, не дожидаясь команды, сами рванули за гнедым вожаком. Вот так, ничего не понимая, и мчались шестеро всадников через заросшую бурьяном целину и пажити.

Было уже за полночь, когда они выскочили на окутанную рваным туманом ложбину или болото.

— Эгей, Василь, здесь нужно бы свернуть вправо! — крикнул Пилип Гончарук. — Отсюда к Горобиям лучше всего подобраться вдоль берега. Мы эту дорогу недавно уже проверили…

— Тогда поезжай за проводника. Сумеешь вывести к горобиевскому глинищу?

Именно неподалеку от этого глинища, как утверждал перед рейдом Ксендз, жил проверенный тайный помощник отряда, с которым их группа в случае срочной необходимости могла связаться. А сейчас, как считал Заграва, именно такая необходимость и возникла.

— Не впервой, — бодро ответил Пилип, — сообща даже к богу тропинку найдем…

Они еще с полчаса тряслись в седлах. Наконец Пилип подал знак — село! По сигналу Загравы все спешились, взяли коней за поводья и потихоньку направились через грядки куда-то в гору. Чем выше поднимались они по откосу, тем все реже и реже становился туман. А вскоре он и вовсе растаял, рассеялся. И вот Василь не столько увидел в настоянной темноте, сколько интуитивно угадал впереди еле уловимые очертания не то каких-то зданий, не то земляных насыпей.

— Буртища начались. За ними — глинище, — торжественно объявил Гончарук.