Белый морок. Голубой берег

— Я в самом деле, командир, возвратился с необычными вестями. Возле контрольно-пропускного пункта под Житомиром, где скопились десятки автомашин, меня узнал «земляк» из Брауншвейга. Ну, разговорились, вспомнили своих домочадцев, порадовались успехам немецких войск на всех фронтах. А потом «землячок» шепотом посоветовал мне поворачивать оглобли назад. И знаешь почему? Он сообщил о сегодняшнем прилете Гиммлера на житомирский аэродром…

— Вот как! И зачем же это пожаловал сюда обер-палач рейха?

— Зачем прибыл Гиммлер, мне неизвестно, но вот то, что где-то неподалеку от Житомира находится его восточная ставка, брауншвейгский «земляк» намекнул. Вот я и решил… Хотя нет, пока еще ничего не решил. Мне нужно хорошенько подумать, кое-что проверить, взвесить, рассчитать…

— Вы имеете намерение…

— О своем намерении я непременно проинформирую вас с товарищем Данилом, но чуточку позднее, — резко прервал Ксендз Артема, чего с ним никогда не случалось. — А обо всем этом я сообщил просто так, для размышлений…

Больше Ксендз за всю дорогу не проронил ни слова. Надвинув фуражку на самые глаза и склонив на грудь голову, он брел в сторонке, не замечая ничего вокруг. Артема и удивила, и поразила такая молниеносная перемена настроения у Сосновского: он никак не мог понять, что же именно послужило причиной. Однако привычный к чудачествам этого человека, не стал ни о чем расспрашивать. Вот так, углубленные в собственные раздумья, они молча пришли к Змиеву валу.

На гребне их давно уже высматривали Варивон с Мансуром.

— Ну, Артем, дотанцевались! Если бы не воля случая, этот день мог бы стать для большинства из нас последним… Просто невероятно, как нас беда миновала!

Таким взволнованным и изнервничавшимся Артем впервые увидел неповоротливого хозяйственника. Поэтому прежде всего попытался успокоить его:

— О чем ты говоришь? Неужели жизнь всех бойцов целиком зависела от какого-то там Квачило?

— А то как же! А вдруг он не только себя, но и воду и съестные припасы нам отравил?

— Как — отравил? О чем речь?

— Пошли скорее к Клаве, она подробнее все расскажет…

Стремглав скатились по крутому склону прямо на посыпанную песком дорожку между пещерами и куренями. Несмотря на позднее время, в лагере было необычайно тихо, безлюдно, и Артему почему-то показалось, что над ним незримо витает призрак затаившейся тревоги и сумятицы.

У входа на кухню — это была просторная полуземлянка под деревянным покрытием, обложенным для маскировки дерном, — еще издали увидели Клаву.

— Слушай, командир, наведи порядок в отряде! Я требую: выгони из нашего дома разную гестаповскую заразу! — увидев Артема, кинулась она ему навстречу. — Не иди на поводу у всяких авантюристов! Потому что добром не закончатся эти затеи с гитлеровскими негодяями. Вон тот кнур проклятущий, которого подсунул нам Ксендз, сегодня попытался было в котел подсыпать яду… Я запретила брать воду из колодца и вообще прикасаться к какой бы то ни было еде. Не исключена возможность…

У Артема даже в глазах потемнело. Трагедия в Мануильском лесничестве, неудача под Березовой гатью, а вдобавок еще и попытка отравить пищу… Да, это были, бесспорно, звенья одной цепи!

— Прошу без истерики доложить обо всем по порядку! — сказал он сухо.

Но докладывать Варивону, как коменданту лагеря, собственно, было не о чем. Просто на рассвете Мансур, разводивший под котлами огонь, заметил, как Квачило, который чистил перед этим картофель, начал внезапно задыхаться и синеть. Не успел Мансур вскочить, как тот и богу душу отдал.

— Потом Клава установила, что он отравился, — закончил свой скупой доклад Варивон.

Не обращая ни на кого внимания, Ксендз решительно опустился по деревянным ступенькам в продолговатую, глубиной по грудь яму, посреди которой темнела закопченная плита с двумя вмурованными в нее котлами. Слева на продольном, сколоченном из досок столе лежали разбросанные помидоры, капуста, кукурузные початки, лук, зелень, а справа в углу, опершись спиной на штабель расположенных под стеной дров, нарубленных Мансуром про запас, как-то неестественно скособочился Квачило с остекленевшими глазами и посиневшим лицом. Возле его загипсованной ноги стояло ведро, наполовину заполненное чищеной картошкой, в одной руке он все еще держал нож, а в другой зловеще посверкивала ампула в палец толщиной.

— Из посторонних, надеюсь, сюда никто не входил? Труп не трогали?

— Здесь все осталось как было.

Ксендз приблизился к мертвецу, осторожно взял из его руки ампулу, наполненную под самую пробку бесцветным, немного похожим на питьевую соду порошком, поднес ее к глазам.

— Можете не сомневаться: цианистый калий, — заметила Клава от дверей.