Белый мусор

— Ладно. Раз пока что тебе не интересно про половые отношения, давай подождём. А я расскажу про наше сходство.

Я ответила «давай». Тут же удивилась, звуку своего голоса: мягкий, будто зовущий. Ещё раз сказала «давай», проверяя, не померещилось ли? Нет, звучит, как у путы из корпоративного борделя.

Глава 53. Многоликий Двунадесять

Сама не заметила, как погрузилась в бесконечное переживание мысли, что люблю Антуана, а он меня нет. Эта мысль будто никак не могла додуматься до конца. Как только она заканчивалась, то возрождалась снова. «Я да, а он нет» — повторяла и повторяла я, словно перекатывая во рту эту самую сладкую ягоду.

Я моргнула, сбрасывая с ресниц нависшие слёзы. Двунадесять, оказывается, что-то говорил:

— …понял в детстве.

— Пардон, я прослушала. Что ты понял в детстве?

— Что могу читать память предыдущего владельца чипа. Родители думали, я ненормальный. Водили по врачам. Те ставили диагнозы про бредовое расстройство и раздвоение личности. Кормили таблетками. Но я-то чувствовал, что во мне живёт не полноценная личность, а лишь её воспоминания. В 16 лет я сбежал из дома.

— А где твой дом? — невпопад спросила я.

— Родился и вырос в Мизуре.

— Славный город. Я там бывала часто. То есть Клод бывал. Я-то ни разу. Но помню его пляжи, прозрачную воду Океан-моря и гигантские плавучие казино и кабаре, будто сама бывала. А правду ли говорят мизурчане, что добедовый мир был весь такой чистый, как Мизур?

— Врут, конечно, как и все патриоты.

— Пардон, я перебила. Ты сбежал из дома, из райского Мизура, и…

— Отправился по тем местам, что помнил мой «гость», так я называл воспоминания бывшего владельца. Чем дольше я бродил, тем точнее учился читать данные. Мне был двадцать один год, когда понял, что на деле во мне живёт опыт взрослого мужчины, который скончался от болезни сердца на восьмидесятом году жизни. Я вспомнил каждый его год. Возможно, даже лучше, чем помнил сам владелец. Ведь его знания хранились в мозгу и были подвержены билогическому разложению. А мои записаны на почти вечный чип.

— Охренеть, — только и сказала я.

Колоссальная ягода в груди разрослась так, что стала давить изнутри. Это было приятно и страшно. Вот-вот лопнет.

— Нюхни ещё, — предложил Двунадесять. — Эту пудру делал я сам, используя знания химика, биолога и психолога. Не бойся, я уничтожил все следы изготовления зелёной пудры… До сих пор не могу простить себе её изобретение.

Я почти с жадностью вставила трубочку в ноздрю и втянула горку чёрной пудры:

— Что ты делал потом?

— Стал охотиться за редкими чипами. Особенно интересовался старыми устройствами. На них я находил до десятка одновременных жизненных опытов. Мои текущие двенадцать чипов — это результат многолетней селекции. Ведь такая толпа личностей конфликтует друг с другом. Некоторые из них были знакомы при жизни.

— Не совсем понимаю, чего ты хочешь этим перебором достичь?

— Гражданские чипы — добедовое изобретение. Я мечтаю однажды проникнуть так глубоко под информационные залежи на гражданском чипе, что доберусь до его первого владельца.

Под действием пудры я стала намного податливой в вере на слово:

— До личности добедового человека? Вот это да. Разве такое возможно?

— Не представляешь, как на самом деле тесен мир. Во мне сейчас гостят: математик, любовница покойного Императора Людовика Перельвадского, философ-мультимондист Пилатр де Розье, историк — специалист по периоду противостояния «Двух Троек», ханаатская шпионка, координировавшая восстание в НФР, два генерала, погибшие в одной и той же битве при подавлении восстания, банкир, проектировщик дирижаблей, сталелитейщик, а так же основатель приватной военной компании Эскадрон Клода.

— В тебе чип моего дедушки?

Двунадесять усмехнулся:

— Не твоего дедушки, а Клода. Деду ты не очень-то нравишься. Срам-то какой: женская копия любимого внучка.

Я протянула руку к лицу Двунадесять:

— Дедушка, я так скучала, когда ты умер.

— Он не хочет с тобой говорить.

Двунадесять погрузил пальцы в кучку чипов:

— Я могу менять личности, как трусы. Среди этого белья, не всегда способен обнаружить себя. Даже думаю в третьем лице: «Двунадесять знает множество вещей и думает на множество ладов. Который поток мыслей, из множества существующих, определяет его, трудно сказать, ведь у него вместо внутреннего монолога, плюрализм мнений».

Выбрав из кучки чип, Двунадесять зачерпнул им горстку чёрной пудры и поднёс к моему лицу:

— Забавно, что живые когда-то люди превращаются в плоские кусочки чипов. Смерть — это обращение в двумерность.

— А когда ты втыкаешь в себя чей-то чип — это воскрешение?

— Буга-га, — Двунадесять выронил чип с пудрой. — Это, как сказал бы прелат Владислав, вечная мука для умершей души.

Я попробовала подняться:

— Ладно, мерси, за интересный разговор.

— Ты уверена, что не хочешь остаться? — Двунадесять ухватил меня за руку. — Я и мои парни можем так тебя оттрахать, что не вспомнишь ни себя, ни Клода.

— Мерси, но не надо, — ответила я.