Белый ниндзя

— КОНЕЧНО, ОСОБО ГОРДИТЬСЯ ЗДЕСЬ НЕЧЕМ, — отвечает она. — НО ТЫ ВЫШЕЛ ИЗ ЭТОГО ИСПЫТАНИЯ С ЧЕСТЬЮ. ТЫ ИСТИННЫЙ СЫН СВОЕЙ МАТЕРИ.

Итами в момент этого разговора было уже восемьдесят лет. Пройдет всего час, и боги заберут Акико в свою обитель в центре земли. А через полгода умрет и сама Итами, и, рыдая на ее похоронах, Николас увидит, как летят по ветру лепестки отцветающей сакуры и как они падают на землю под ноги беззаботной детворе.

Тоска, в отличие от других эмоций, никогда не исчезает полностью, однажды поселившись в душе человека. И вот она гнетет Николаса, заставляет его вновь с ужасом прислушиваться ко все медленнее и медленнее бьющемуся сердечку его крошечной дочки, прозрачной и хрупкой, как драгоценная ваза эпохи Мин. Три страшные недели она тщетно пытается ухватиться за ускользающую жизнь, опутанная трубками с питательными жидкостями и кислородом, — и наконец тихо угасает.

Как на экране в кинотеатре, Николас с немой скорбью видит, как страдает Жюстина. Просто непостижимо, что человек может пролить столько слез. Месяц за месяцем проходит, но нет конца ее страданию, которое в конце концов разрастается до невероятных размеров, закрывая для нее весь мир.

А как мучается Николас? Нет, он не исходит слезами, как мать, выносившая дочь в своем теле и уже установившая с ней таинственные, незримые связи. Материнское горе может выйти со слезами, и мать может избавиться от него, как змея избавляется от старой кожи. Николасу тяжелее. Он не может плакать. Он видит сны.

Вот ему снится клубящийся туман, и он, потерянный в пространстве и времени, падает сквозь него. Чувствуя всеми клеточками своего тела притяжение земли, Николас знает, что он только что начал свое падение. И он знает, что падать ему предстоит еще долго и что он отдал бы все на свете, только бы закончилось это падение. Но оно не кончается. Он все падает, падает... И страшно кричит...

И просыпается, чувствуя прилипшую к телу рубашку, и уже не может снова уснуть. Так и лежит много ночей подряд без сна, облизывая потрескавшиеся, соленые губы, уставившись не то в потолок, не то в клубящийся туман.

Николас прибыл в Японию с отцом Жюстины, чтобы добиться слияния их фирм по производству процессоров для компьютеров с «Сато Интернэшнл». Теперь, чтобы хоть как-то отвлечься от горя, Николас с головой погружается в работу и ради нее остается в Японии после смерти Акико. Дьявольски трудное слияние фирм было успешно завершено, и теперь производство процессоров надо было согласовывать с «Сато Интернэшнл». Николас и Тандзан Нанги, директор образовавшегося конгломерата, становятся друзьями.

Вместе они разрабатывают процессор нового поколения под названием «Сфинкс Т-ПРАМ» — полностью программируемое запоминающее устройство с произвольным доступом к данным. Развитие компьютерной техники в этом направлении сулило захватывающие перспективы — и, соответственно, барыши. Открытием заинтересовалась фирма «Ай-Би-Эм», предлагая в обмен на секрет изготовления процессоров организовать лабораторию для изучения и развития идеи. И «Моторола» тоже предлагала выгодное партнерство. Но запатентованное ими устройство оказалось настолько уникальным, что никто из гигантов вычислительной техники не смог приблизиться к его производству.

И тогда Николас и Нанги решили действовать самостоятельно.

Жюстина отдалилась от него, замкнулась в своем горе, и Николас проводил все больше и больше времени в обществе Нанги, и работа так бы и шла, если бы не постоянные головные боли. Вернее, даже не сами боли, а скорее их причина — опухоль.

Хотя опухоль и оказалась доброкачественной, но она постоянно увеличивалась, и ее следовало удалить. И вот этот новый повод для беспокойства вывел Жюстину из собственного безысходного горя, в которое она погрузилась после смерти дочери. Обнаружив, что муж нуждается в ее помощи, Жюстина возвращается к жизни. Ожидая результатов анализов и самой операции, они вновь сближаются. Но Жюстина бережется: она все еще психологически не готова к беременности.

Под действием наркоза у Николаса возникает странное ощущение, будто он идет в мягких тапочках по бесконечному ковру в никуда. В этом смысле анестезия похожа на саму жизнь, о которой древние говорили, что она есть не что иное, как путь-дорога. «Мичи».

Николас вновь видит ангельское личико своей дочери, которая вновь оживает в театре его памяти. И ему страшно хочется свернуть с дороги. Впервые в жизни он хочет изменить свою карму. Раньше она гнула его судьбу, как ольховый посох. Теперь он хотел бы переломить этот посох пополам, приспособить его к своим собственным желаниям.

Вот чего желает его сердце, и он пытается схватить и удержать дух своей умершей дочери и изучить короткие дни ее жизни с таким же вниманием и самозабвением, с которым он наблюдал за сокращениями ее медленно бьющегося сердца. Собрать эти дни, как нежные лепестки опавшей сакуры, и узнать, что вселяло в нее силу, что заставляло плакать и смеяться.