Белый отель

Тогда я была наполовину убеждена в том, что человек, получивший телеграмму, это Вы (по крайней мере, частично), но, зная, как сильно Вы любите всех своих дочерей, побоялась напрасно волновать Вас. Я уже давно подозревала, что, наряду с другими злосчастьями, „страдаю“ так называемым ясновидением. Я заранее знала о гибели двух моих друзей во время войны. Я унаследовала свою способность по материнской линии, во мне явно говорит примесь румынской крови. Однако она отнюдь не приносит мне радости, — скорее наоборот. Надеюсь, я не расстроила Вас еще больше.»

Не хочу комментировать утверждение фрау Анны относительно ее «предвидения», упомяну лишь, что о печальной новости меня действительно известили телеграммой (впрочем, так делают почти всегда). Представляется вполне возможным, что болезненно-чуткий рассудок пациентки уловил на подсознательном уровне мою обеспокоенность за дочь, живущую далеко от родителей с маленькими детьми, когда вокруг часто вспыхивали различные эпидемии.

То, что произошло с фрау Анной по возвращении из Гастейна, явилось полнейшей неожиданностью и противоречило законам логики. Причем до такой степени, что, будь я не ученым, а беллетристом, наверняка поостерегся бы испытывать чувство меры читателей и не включил в свой рассказ описание следующего этапа терапии.

Опоздав на пять минут, она впорхнула в комнату с беспечным видом дамы, желающей быстро поприветствовать знакомого и поспешить на свидание с другом, чтобы вместе отправиться в театр или пройтись по магазинам. Она щебетала со мной звучным вибрирующим голосом, не осталось и следа от привычного задыхающегося полушепота. Пациентка набрала около двадцати фунтов веса, приобретя, или вернее, восстановив таким образом все физические атрибуты женственности. На щеках горел здоровый румянец, в глазах поблескивали веселые огоньки. Она носила элегантное, несколько кокетливое платье, умело наложенная косметика весьма оживила ее лицо. Короче говоря, перед нами предстал не болезненно худой, угнетенный и мрачный полу-инвалид женского пола, а привлекательная, слегка игривая юная леди, пышущая здоровьем, полная энергии и бодрости. И без ее слов было совершенно ясно, что все болезненные явления бесследно исчезли.

Я часто проводил отпуск в Гастейне, но не припоминаю ни единого случая, когда горячие источники оказывали столь волшебное действие. Я выразился в таком духе, ворчливо добавив, что возможно мне следует бросить свою практику и устроиться туда сторожем. Она буквально взорвалась хохотом, затем, вспомнив о моем несчастье, смолкла с виноватым видом, чувствуя неловкость из-за своего неуместного веселья. Я заверил пациентку, что мне очень приятно видеть ее в добром расположении духа. Вместе с тем, стало ясно, что истерия вовсе не сдала позиции, просто поменяла направление удара.[8]

Если ранее она иссушала тело приступами жестокой боли, но не трогала рассудок больной, то теперь оставила в покое плоть, чтобы овладеть разумом. Безудержная болтовня пациентки вскоре заставила сделать вывод о дикой бессвязности суждений. Ее веселость напоминала юмор солдат в окопе, обменивающихся бесшабашными шутками в ожидании смерти, а попытки поддержать связный разговор перешли в тягучий монолог, словно она спала или находилась в гипнотическом трансе. Раньше она была несчастной и жалкой, но вела себя осмысленно; теперь стала радостной и довольной, но безумной. Речь ее заполняли порождения игры воображения и галлюцинаций; временами рассказ превращался в самый настоящий Sprechgesang, выспренный, полный лирико-драматических оборотов оперный речитатив. Следует пояснить, что, войдя войдя в состав оркестра одной из главных опер страны, она страстно увлеклась этим видом искусств.[9]