Белый пиар

– А-а, вот и она! – вдруг раздался сзади знакомый голос.

Пугающе знакомый. Звучащий по-русски.

– Штирлиц, – глумливо продолжил голос, – читал газету «Известия», и его мучительно рвало на Родину!

Женя резко обернулась.

Рядом с ее столиком стоял Миша Бобров.

Миша был в майке и дорогом пиджаке. Из кармана пиджака свисали темные очки.

– Позволишь присесть? – по-прежнему весело спросил он.

Женя лишилась дара речи. Она даже не кивнула.

О тарелку звякнули ее вилка и нож.

Не дождавшись приглашения, Миша взял стул и уселся рядом с ней.

– Дабл скотч, визаут соуда, визаут рокс![33] – полуобернувшись, крикнул он бармену на дурном английском.

– Может, выпьешь чего-нибудь со мной? – дурашливо спросил он Женю. – За встречу? За нашу встречу?

– По утрам не пью, – собрав остатки самообладания, выдохнула она.

Язык плохо слушался ее. «Как же быстро они меня нашли, – мелькнула полная отчаяния мысль. – Как быстро!..»

Бармен с непроницаемым лицом принес и поставил перед Мишей бокал с виски.

– Прикажете подавать ваш кофе, мадам? – спросил у Жени.

– Да-да, – рассеянно пробормотала она.

– Вот ты где оказалась, – по-прежнему весело проговорил Михаил. – В Вене. Я почему-то так и подумал. Вена – прекрасный город для юных девушек. – Он сделал добрый глоток виски. – А ты к тому же сентиментальна, матушка… Достаточно прочитать твой психологический портрет, чтобы понять: да она и не может скрываться нигде, кроме как в Вене…

Пока Бобров разглагольствовал, Женя сидела, окаменев.

– Чего ты хочешь, Миша? – наконец выдавила она. Язык плохо слушался ее.

– Прекрасно. Великолепный город. Чудесный выбор, – продолжал, словно бы не замечая ее реплики, Миша. – Что может быть изысканней весенней Вены!.. Спасибо тебе за приятную командировку… Правда, было трудновато убедить начальство послать меня именно сюда… Исходя из одного твоего психологического портрета – вряд ли, милая моя, мне это даже и удалось бы… Но зачем же ты, Женечка, две недели назад в туристической компании «Элиза» попросила не только шенгенскую визу, но еще и польскую, чешскую, словацкую? И потом: ты что, вправду думаешь – если в субботу польские погранцы на железной дороге тебе ставят штамп в паспорт на белорусско-польской границе, и в тот же день ты пересекаешь границу польско-чешскую… А в воскресенье – чешско-австрийскую… А после этого ни один пограничный компьютер по всей Европе о тебе никакими сведениями не располагает… Ты что, вправду думаешь, что если ты въехала в Австрию, а потом ее не покинула – трудно догадаться, что ты – находишься в Австрии?

Миша одним глотком прикончил виски.

– Эть, хорошо! – выдохнул он. – Сейчас бы огурчика… Не скучаешь по родным маринованным огурчикам? А, Марченко? По родному «Бородинскому» хлебу? По милым березкам?

– Хватит ерничать, – устало произнесла Женя. Ей вдруг все на свете – в том числе собственная судьба – стало глубоко безразлично. Яркий венский день померк, «эспрессо» на столе превратился в бурду с отвратительным запахом.

– Хочешь арестовать, – глухо сказала она Боброву, – давай арестовывай. Только предупреждаю: я буду кричать и кусаться. Меня так просто не возьмешь.

– И я предупреждаю, – опять дурашливо произнес, понизив голос, Бобров (он наклонился к ней и обдал нестерпимым запахом незнакомого одеколона и дыханием, омытым виски). – Бармен – наш человек… Только – тс-с… – Он поднес палец к губам. – А больше здесь, в кабаке, никого нет. Так что – пожалуйста, кричи, Марченко.

Женя отстранилась от Боброва, обернулась на стойку. Бармена не было видно. Она глянула в окно. По улице прошла беззаботная, молодая, дорого одетая парочка. Проехал автомобиль… Затем девушка на мотороллере… Пронесся залихватский мотоциклист непонятного пола – весь в коже… Снова машина – сияющая ярче весеннего солнца… Автомобили были дочисто вымыты – и мостовые тоже.

Жене нестерпимо стало жалко вдруг лишиться всего этого. Лишиться – навсегда. И что взамен? Жлобская Москва? Убогий К.? Или – что скорее всего и хуже всего – СИЗО, а затем зона? – Миш, – жалобно произнесла Женя. – А, Мишенька… А давай я с тобой деньгами поделюсь? А?.. А ты меня отпустишь? А, Миш?

– Вы что это мне предлагаете, Марченко? – вдруг официальным голосом произнес Бобров. – Взятку при исполнении служебных обязанностей?! Вы что это мне, Марченко, предать Родину предлагаете? Тридцать иудиных сребреников вы мне предлагаете? Тарелку чечевичной похлебки? А, Марченко?!

– Ладно тебе, Мишенька… Отпусти меня… Пожалуйста… – жалобно проговорила Женя.

Миша остро глянул на нее и строго сказал: