Белый Шанхай

Подавляющее большинство беженцев понятия не имеет, что такое Китай, а все виденные ими китайцы делятся на следующие категории:

— бандиты-хунхузы, совершавшие набеги на русский Дальний Восток,

— каратели, служившие в Красной армии,

— чернорабочие, приезжавшие в Россию на заработки,

— раскосые китайские дети, нарисованные на коробках с чаем.

Я пользуюсь среди беженцев небывалым авторитетом, потому что в юности недолго жил в Шанхае. По вечерам мы собираемся в кают-компании, и я делюсь тем, что знаю.

Русской цивилизации всего тысяча лет, и Китай старше ее примерно в четыре раза. Это — единственное государство древности, дожившее до наших дней. Здесь были изобретены книгопечатанье, бумага, компас, порох, фарфор и шелк. Здесь буддизм мирно уживается с даосизмом и конфуцианством. Громадное большинство жителей Китая принадлежит к нации хань, при этом пекинец ни слова не поймет из речи шанхайца или гонконгца. Все они говорят на разных диалектах, но могут переписываться — иероглифы для всех одинаковые.

Некогда Поднебесная Империя была самой могущественной, передовой и богатой страной мира, но она так и не смогла выбраться из тисков средневековья и с позором проиграла европейцам все войны прошлого столетия. Победители заставили Китай подписать неравноправные договоры и низвели местных жителей до положения «не вполне людей». Презрение к ним таково, что китайских слуг, даже пожилых, называют «боями» — «мальчиками» и дают им номера: бой номер один, номер два, номер три и т. д.

По бумагам Китай — независимая страна, а на деле — почти колония. На случай бунта в крупных портах стоят военные корабли Великих Держав — Великобритании, Франции, Италии, США и Японии.

Нина из гордости делает вид, что ей нет дела до моих рассказов. Все-таки неудобно сначала послать мужа к черту, а потом прибегать к его услугам. Но ей больше некого расспросить о Шанхае, поэтому она стоит в коридоре и прислушивается к моим словам — мне видно ее отражение в стекле на двери.

По доброте душевной я стараюсь говорить погромче:

— Шанхай — самый крупный порт на Дальнем Востоке. Город поделен на три части: в китайской хозяйничает местный военный губернатор, французская концессия подчиняется Парижу, а Международное поселение находится в совместном ведении остальных Великих Держав. Общепринятыми языками являются английский, французский, местный диалект и «пиджин» — так называют жаргон, на котором китайцы общаются с иностранцами.

На куске оберточной бумаги я рисую примерную карту Шанхая, а потом «нечаянно» теряю ее, проходя мимо Нины. Она подбирает листок и долго разглядывает его. А я издали смотрю на нее.

Хрупкая фигура, темные кудри, бледное лицо с горящими серо-зелеными глазами… В Нине невероятным образом сочетается тонкая женственность и сила воли, твердый характер и трогательная беззащитность. С моей жены можно рисовать Царевну Лебедь, и пусть сейчас на ней выгоревшее сиреневое пальто и потертая каракулевая шапочка, я все равно не могу отвести от нее глаз. Вот уже три месяца это единственное, что мне позволено.

В последний раз Нина разрешила прикоснуться к себе, когда я подарил ей на день рождения пуанты. Ее ботинки развалились, и мне пришлось потратить последний доллар на розовые балетные туфли — увы, другой обуви на рынке не было. Я вручил подарок, поцеловал Нине руку, и на этой лирической ноте наши семейные отношения закончились.

3

Я уехал из России еще мальчишкой и в конце концов осел в Буэнос-Айресе, где из меня получился весьма неплохой журналист.

Отец завещал мне особняк в Нижнем Новгороде, и черт меня дернул вернуться домой аккурат перед большевистским переворотом!

Мое богатство сгорело в огне революции, но жалеть о нем явно не стоило: я познакомился с Ниной и ради нее готов был пожертвовать всем на свете.

Мне казалось, что покуда мы вместе, нам ничего не страшно. Каким-то чудом мы сумели добраться до белогвардейского Приморья, а ведь сколько беженцев погибло, пытаясь вырваться из большевистского царства! Мы с Ниной явно были любимчиками судьбы — во Владивостоке мне даже посчастливилось устроиться в местную газету.

Но оказалось, что я рано радовался.

— Ты понимаешь, что белогвардейцы не удержат Дальний Восток? — то и дело спрашивала меня Нина. — Что ты намерен делать, если нам придется эмигрировать?

Я пожимал плечами: «Там видно будет». Наверное, я сглупил: ведь она ждала от меня не предсказаний, а твердой уверенности в том, что я смогу позаботиться о нас.

Вдобавок ко всему Нина заболела тифом и ей постоянно мерещилось, что она замерзает в незнакомом городе среди чужих людей, которых не попросишь о помощи.

Я пытался объяснить ей, что ее страхи — это следствие болезни:

— Мы как-нибудь выкарабкаемся — где наша не пропадала!

Но Нина меня не слушала. Поправившись, она начала надолго пропадать из дому, а когда возвращалась, заявляла такое, что я немел:

«Мы слишком разные люди: ты человек легкомысленный и не способен думать о будущем».

«Ты перекладываешь всю ответственность на меня».

«Хорошо, что у нас нет детей. Тебе и кошку нельзя доверить».

В общем, она от меня ушла.