Белый Шанхай

Джя-Джя приехала в Шанхай из Кантона[5] – на юге Китая девочкам не бинтовали ноги, и она могла танцевать. Клим встретил ее здесь же, в «Гаване». Влюблен был по уши: все деньги спускал на танцевальные билеты, дрался из-за нее с матросней. Вон за тем столиком она сидела: серьги до плеч, в волосах – алая лента. Странно, что уже не вспомнить ее лица.

Хозяин чайной компании, где служил Клим, узнал, что тот собрался жениться на цветной. Шанхайские джентльмены скидывались деньгами, чтобы отправлять домой паршивых овец – джентльменов, забывших о чести белой расы. Клима скрутили и отвезли в порт. Но русский пароход уже ушел, и ренегата посадили на судно, следовавшее в Аргентину.

Клим пытался отобрать у капитана револьвер – чтобы поубивать всех и самому застрелиться. Две недели просидел под арестом – остужал нервы. В Буэнос-Айресе работал как проклятый: сначала в типографии, потом в газете, – лишь бы скопить денег на обратный билет. Писал Джя-Джя страстные письма, обещал вернуться и увезти в Россию. А потом от Марты пришла телеграмма: Джя-Джя уехала домой, в Кантон, с каким-то купцом.

Клим думал, что никогда ее не забудет. А вот поди ж ты, познакомился с Ниной, и опять все по новой: огонь в глазах, в голове – сладкая неразбериха. Дела не было до войн и революций… Лишь бы каждый день встречать ее, взволнованную, ждущую, целовать в губы и с восторгом думать: «Родная моя…»

Все проходит. И это тоже пройдет.

Из задних комнат вышли такси-гёрл и чинно направились к своим столикам. Публика засвистела, захлопала. Ада шла последней: брови намазанные, в волосах роза – уже нарядили, дурочку. Толстяк в полосатых штанах кинулся к ней, сунул билетик. Ада близоруко сощурилась, оглядывая залу: искала Клима. Он отвел взгляд.

– Ну и девка! – захохотала Марта, подсаживаясь к нему. – Стреляет глазами, да не попадает.

– Будь с ней помягче, – сказал Клим. – Ей трудно – в целом свете никого.

– А ты? Она сказала, что вы вместе живете.

Клим не ответил.

3

Светало. Над крышами поднимались дымы, кричали петухи. Ада брела, опираясь на руку Клима: новые туфли в кровь стерли ноги. Голова была пьяной – как откажешь, если клиент сует тебе бутылку?

– Есть заведения высокого класса: туда надо приходить со своей дамой, – бормотала Ада. – Есть заведения низкого класса: там можно взять барышню в прокат. А есть заведения бесклассовые: там все женщины общие… Так что я не совсем опустилась.

Веки закрывались, перед глазами крутились танцующие пары. Почему ей казалось, что в «Гаване» должно повториться волшебство – как тогда, с Климом? Нет никакого волшебства. Нет и не будет.

По дороге ехала вонючая бочка на красных колесах. Тащивший ее китаец что-то кричал нараспев.

– Почему он всех будит в такую рань? – спросила Ада.

– Это золотарь, – объяснил Клим. – Люди платят ему, чтоб он горшки выносил.

От холода и усталости у Ады стучали зубы.

– Ненавижу… Ненавижу ваш Шанхай…

4

Она уснула, так и не раздевшись. Расстелила одеяло на полу и упала ничком.

Клим подошел к окну. Комната с видом на небо. Когда-нибудь за одно это будут платить большие деньги.

Сегодня ему показалось, что он видел Нину: в проехавшем мимо авто мелькнул силуэт в каракулевой шапочке. Конечно, обознался. Теперь ему во всех женщинах будут видеться кудри и острый подбородок.

Клим вспомнил, как танцевал с Адой, как представлял на ее месте другую женщину. Чем-то они похожи – изгиб спины, тонкие запястья…

Над дальними крышами поднялся воздушный змей, продержался секунду в воздухе и упал как подстреленный.

Шанхай изменился так, что его не узнать. Новые дома, вывески, государственные флаги… Авто невиданных марок, люди другие. Раньше, до революции 1911 года, мужчины в Китае носили косы – знак верности маньчжурской династии. Сейчас все острижены, молодые богачи одеты по моде. Едут на рикшах, тросточки вертят, перед дамами шляпы-федоры снимают.

Марта сказала, что американцы и японцы выстроили множество фабрик; со всего Китая понаехали мигранты – искать лучшую долю. В Шанхае трудно, но в других провинциях еще хуже: после свержения императора страна раскололась на феодальные княжества. У правительства в Пекине – ни денег, ни власти. В каждом городе свой воинский начальник; междоусобице конца-края не видать.

Китайцы презирали белых как «больших волосатых варваров» – сильных, но грубых и невежественных. Однако воевать с ними – себе дороже. В портах стояли иностранные боевые корабли – охраняли права белых людей и японцев – единственной азиатской нации, с которой Запад был готов беседовать на равных.

«Заморские дьяволы» прибирали к рукам Срединную империю. Китайский сапожник – не конкурент обувной фабрике, меняле в пыльной лавке не тягаться с международными банками. Белые люди жили как цари: налоги смешные, прислуга готова работать за еду, за двести долларов можно снять дворец.