Белый снег – Восточный ветер

Услужливая память воскрешала картины прошлых унижений.

«Когда это началось, где? с кого? С Нестора Лакобы? На Холодной речке? Чертов абхаз! Он и после смерти торчит как клин. Тщедушный коротышка, он всегда пользовался особым расположением Кобы. Коба считал, что Абхазия приносит ему удачу…»

Нарком продолжал вспоминать. Двадцатого сентября далекого 1906 года группа боевиков, в составе которой был тогда еще мало кому известный Коба, совершив налет близ Сухума на пароход «Цесаревич Георгий», взяла золотом двадцать тысяч рублей. Полиция сбилась с ног в поисках преступников, но они как в воду канули. Помогли им абхазские крестьяне, надежно укрывшие группу в горах и не поддававшиеся на щедрые посулы властей.

Затем был январь 1924 года. Ленин еще доживал последние дни, а его ближайшие соратники уже сошлись в лютой схватке за власть. Главный претендент на высший партийный пост, председатель Реввоенсовета СССР, нарком-военмор Троцкий внезапно заболел странной болезнью. К вечеру его охватывал сильный жар, а по утрам наступала изнуряющая слабость. Лучшие врачи ничего поделать не могли. Четырнадцатого января, несмотря на сложное положение в партии, Сталин смог продавить через Политбюро решение «О направлении тов. Л. Д. Троцкого для лечения на юг»; и 16 января Троцкий вместе с женой выехал из Москвы в Сухум.

Одновременно на имя председателя Совнаркома Абхазии Нестора Лакобы ближайшие соратники Сталина – Дзержинский из Москвы и Орджоникидзе из Тифлиса – отправили строго конфиденциальные письма, суть которых сводилась к тому, чтобы связать Троцкого по ногам и рукам.

Орджоникидзе настойчиво рекомендовал:

«Дорогой Нестор! К тебе на лечение едет тов. Троцкий. Ты, конечно, великолепно понимаешь, какую ответственность возлагает на тебя и всех нас его пребывание у тебя. Надо его так обставить, чтобы абсолютно была исключена какая-нибудь пакость. Мы все уверены, что ты сделаешь все, что необходимо. Так дела здесь идут замечательно хорошо… Целую тебя, твой Серго».

Через три дня скончался Ленин – святая икона для всех большевиков, но не для «особо приближенных товарищей» – его соратников, которые с 1922 года, когда вождя приковал к постели тяжелый недуг, начали делить властные полномочия.

Троцкий, вырвавшийся из этого политического котла, был очарован природой Абхазии. После трескучих московских морозов южные субтропики казались ему сказкой; радовало и то, что здоровье быстро пошло на поправку, к тому же его покорила забота Нестора Лакобы.

Неожиданное известие о смерти вождя вернуло его с небес на землю, и, несмотря на слабость, все еще дававшую о себе знать, он засобирался на похороны в Москву. Но Сталин не был бы Сталиным, если бы не приберегочередной коварный ход. Срочной шифрограммой он оповестил Троцкого: «Передать тов. Троцкому. 21 января в 6 час. 50 мин. (18:30) скоропостижно скончался тов. Ленин. Смерть наступила от паралича дыхательного центра. Похороны в субботу 26 января. Сталин».

В ответной телеграмме тот немедленно сообщил: «Считаю нужным вернуться в Москву».

Через час пришел ответ: «Похороны состоятся в субботу, вы не успеете прибыть вовремя. Политбюро считает, что вам по состоянию здоровья необходимо быть в Сухуми. Сталин».

К субботе Троцкий никак не успевал, и Сталин, убедившись, что ловко одураченный конкурент действительно останется на месте, перенес похороны на воскресенье. В итоге Лев Давидович пробыл в солнечной Абхазии аж до середины апреля и, покоренный гостеприимством Лакобы, при расставании сказал:

– Абхазию следовало бы переименовать в Лакобистан.

А Сталин тем временем спешил закрепить свой административно-политический успех. Отсутствие Троцкого на похоронах Ленина, а затем на чрезвычайном съезде партии произвело тягостное впечатление на многих соратников вождя. Сторонники Льва Давидовича проигрывали одну схватку за другой, и в результате власть над партией и страной ускользнула из рук того, кого Ленин называл «самым способным человеком в нашем ЦК».

Потом, изгнанный из страны, Троцкий с горечью признавал: «Заговорщики обманули меня. Они правильно все рассчитали, что мне и в голову не придет проверять их, что похороны Ленина состоятся не в субботу, 26 января, как телеграфировал мне в Сухум Сталин, а 27 января. Я не успевал приехать в Москву в субботу и решил остаться. Они выиграли темп».

Этот, не такой уж и маленький эпизод, а возможно, и еще что-то, приблизило Лакобу к Вождю, новому Вождю страны. Годы шли, и их отношения становились все теснее, а однажды брошенная на даче под Новым Афоном шутливая фраза, произнесенная с непривычной для Сталина теплотой: «Я – Коба, а ты – Лакоба», – раз и навсегда выделила Нестора из числа соратников.

И это не было просто симпатией к земляку – Орджоникидзе, грузин, за все годы так и не стал близким другом. Отношение Сталина к Лакобе скорее напоминало отношение старшего брата к младшему, беспокойному, но любимому.

Когда Нестора не стало[10], ему, Лаврентию Берии, несмотря на все старания, так и не удалось занять его место рядом с Кобой.