Белый театр: хроника одного эксперимента. Заметки нестороннего наблюдателя

Стены несколько раз перекрашивали, а пятна все проступали и проступали. Маляры ругались и отпускали в адрес Тена недобрые замечания. Впрочем, в один прекрасный день стены все-таки приобрели ровный цвет, и инцидент был исчерпан – к радости незадачливого советчика.

Наконец ремонт был окончен, и в газету тут же дали объявление: «Покупаем в театр старую мебель, вещи и костюмы». Посыпались десятки звонков с предложениями, и обновленное пространство постепенно начало заполняться удивительными предметами – некоторые из них пробудут в этом помещении до последнего дня существования театра.

«В девяностые, когда все повально переходили на мебель из новых материалов, очень многое продавалось и выбрасывалось. Были актуальны талоны на спиртное, вот их-то мы и меняли на разные предметы интерьера», – вспоминает художественный руководитель Белого театра Андрей Трумба.

Какие-то бичи, жившие на задворках частного сектора в центре города, за десять талонов на водку отдали в театр старинный деревянный буфет – огромный и роскошный, причем отлично сохранившийся.

У этой не самой благополучной семьи были еще абсолютно потрясающие кресла. «Казалось, это были царские кресла – большие, красивые, с подлокотниками в виде львов, – рассказывает Андрей. – Мы предлагали им талоны на горячительное и даже деньги, но семья заявила, что сами будут восседать на тронах».[15]

Актеры таскали на себе всю мебель – неподъемный деревянный стол с выдвижными ящиками и зеленым сукном на столешнице, бутафорское пианино с резной поверхностью из светлого дерева, старый платяной шкаф, черную лакированную ширму с инкрустацией из светлого дерева, привезенную из Китая во время советско-японской войны и уже тогда бывшую «пожилым» предметом.

Фойе тогда сразу украсили невероятно красивые настенные часы с французским механизмом. Они отмечали каждый час мелодичным боем и исправно работали аж до 2016 года. Но, потом, к сожалению, остановились, и в городе не нашлось мастера, который бы смог починить эти старинные «куранты».

С самого начала было решено, что в пространстве крошечного театра все должно быть настоящее, с запахом, с историей, поэтому со временем здесь появились старые фотографии, картины, игрушки, шапки, бокалы, статуэтки с блошиного рынка, музыкальные инструменты. Часть костюмов, мебель, посуду, мелкие предметы интерьера актеры сами приносили из дома, а что-то им отдавали в ответ на объявления в газетах.

Уникальные вещи, «поселившиеся» в театре, начинали «участвовать» и в постановках. Годами из спектакля в спектакль переходили макинтоши, платья, туфли, дореволюционные телефоны, старинные настольные лампы, пишущие машинки и многое другое. «Это лучший реквизит, потому что такие вещи несут в себе энергетику, они живые», – уверена Ольга Кузьмина.

В шифоньере почти сразу завелся театральный домовенок – его назвали Кузей. Каждую ночь ровно в четыре часа он принимался стучать в дверцы и копошился среди сценических костюмов – возможно, требовал общения с теми, кто оставался ночевать на рабочем месте. А утром, приходя в театр, все обязательно приветствовали хозяина. Андрей Трумба уверен, что Кузьма, как ангел-хранитель, берег театр и всех его обитателей.

Теперь у театра было все необходимое для творчества, кроме одного – названия. «Легенду» о том, как театр стал Белым, рассказал Андрей Тен: по его словам, он-то и стал «крестным отцом» творческого коллектива.

Дело было так. Однажды Андрей получил от Раскина заказ – разработать афиши для уже существующих спектаклей. Тен придумал для афиши достаточно простую форму: в центре вертикального коричневого прямоугольника – белый прямоугольник, поменьше размером. При всей своей простоте форма эта была вполне модерновой и концептуальной: белый прямоугольник мог означать все что угодно – колонну, дверной проем, луч света и прочее и прочее. Что касается букв для текста, Андрей вырезал их из пленки, поэтому слова можно было располагать на афишах совершенно свободно.

Раскину понравился художественный замысел Тена, и он принялся тут же составлять афишу, передвигая пленочные буквы по фону. Экспериментируя, Раскин соединил два прямоугольника – получилась точь-в-точь дверь в новом здании театра!

Вариантов же игры с текстом оказалось множество: слова могли исчезать в одном «проеме» и появляться в другом, могли лишь частично выглядывать из-за «колонны» и при этом все равно ясно прочитываться, могли занимать одну «створку двери» или растягиваться на обе, – конечный вид афиши зависел от фантазии, вкуса и художественной задачи.

Увлеченный «игрой» с будущими афишами, Раскин сказал, что накануне читал труды Андрея Белого[16], а теперь вдруг понял, что театр должен называться Белым. И, дескать, натолкнули его на эту мысль афиши Андрея Тена с их белыми вставками.

Так и появился в провинциальном Хабаровске Белый театр со столичной эстетикой постановок. В спектаклях этого театра должна была стираться грань между игрой и жизнью, между персонажем и актером, между сценой и зрительным залом, между реальностью и вымыслом.