Белый верблюд

Примерно через три месяца дядя Агагусейн и тетя Сафура, жившие рядом с Желтой баней, по соседству с запертым на замок домом Алиаббаса-киши, резали барана по обету: старший сын дяди Агагусейна и тети Сафуры Эйнулла был ранен на фронте, лежал в госпитале в Баку и теперь живым и здоровым вернулся домой, тетя Сафура продала все свои золотые украшения, и дядя Агагусейн на эти деньги купил барана в честь того, что сын благополучно исцелился от ранения, поручил зарезать барана мяснику Дадашбале и, упаковав в газеты по полкило, разослал всем соседям в подарок.

Нам тоже вручили полкило баранины, и мама приготовила бозбаш.

Я забыл свой зарок и поел бозбаш...

...Через некоторое время Эйнулла опять ушел на фронт и не вернулся...

XVII

Однажды - шли еще первые месяцы войны - по кварталу разнеслась весть: у тетя Зибы был сын по имени Гавриил, и Гавриил этот жил в Америке, и вот он теперь приехал к нам в махаллю, чтобы забрать тетю Зибу в Америку.

Это событие поразило всех; потом по махалле разнеслась весть, что сын тети Зибы, Гавриил, был известным врагом фашистов; он поднял многих американцев против фашистов, выступал в газетах и журналах, повторял постоянно, что надо бороться с фашистами, и потому Гавриилу дали разрешение забрать с собой тетю Зибу, разрешили воссоединиться с матерью.

Дом тети Зибы находился в нижней части квартала, около керосиновой лавки, и всем, кто проходил мимо, кроме запаха керосина в нос шибало запахом жареных семечек, потому что тетя Зиба и зимой и летом жарила семечки, наполняла семечками свою синюю сумку, усаживалась на низкую деревянную лавочку у своих ворот, насыпала семечки в толстый стакан и продавала. Стакан, в котором тетя Зиба продавала семечки, был треснутый, надбитый, и трещины, отбитые места столько раз заклеивались обрывками газет, цветными бумажками, что уж и стекла не было видно, и вместимость стакана все уменьшалась, пока не дошла до горсти.

Тетя Зиба была еврейка-татка, когда-то из еврейской слободы в Кубе переселилась к нам в махаллю, муж ее умер у нас в махалле, и с тех пор она жила одна, но все говорили, что у тети Зибы есть сын по имени Гавриил, и этот Гавриил живет в Америке. Правда, в глубине души никто не верил этому, потому что Америка была очень далекой страной, потому что об Америке рассказывали разные чудеса, говорили, что там есть здания выше пятидесяти этажей, говорили, что там есть такие машины, которые проходят 130 километров в час, говорили, что тамошние парни, взяв в руки автоматы и надев на лицо черные маски с разрезом для глаз, грабят банки, и еще говорили, что в Америке высушивают черепашьи яйца, делают из них порошок, а потом разводят, жарят и едят (впоследствии порошок из этих черепашьих яиц появился и в Баку, и мы убедились, что это была правда); а тетя Зиба была совсем простой женщиной, тетю Зибу мы видели каждый день: сидя на низенькой деревянной лавочке, она продавала семечки.

- Клянусь пророком, хорошие семечки!- говорила она.

Однажды Алиаббас-киши, проходя по улице и постукивая отделанной серебром палкой, услышал эти слова и, улыбаясь, решил подразнить женщину:

- Ты о каком пророке говоришь, ай, Зиба? Тетя Зиба сказала:

- Алиаббас-киши, дай тебе бог здоровья, если он пророк, значит, хороший человек был. Хороший человек - для всех хорош, и для тебя - мусульманина, и для христианина, и для меня...

Алиаббас-киши покачал головой: мол, тетя Зиба отвечает разумно, и сказал:

- Ей-богу, на верное слово что возразишь?..

Разумеется, первой покупательницей тети Зибы была Шовкет, и, когда в доме, в магазине, в бане наши женщины ругали Шовкет, тетя Мешадиханум иногда шутила:

- Ради бога, не говорите так о Шовкет... Если что-нибудь с ней случится, тетя Зиба голодной останется...

У нас в махалле все любили тетю Зибу: она умела разделить со всеми и горе, и радость, была приветливая, благожелательная, никого не трогала, но, как только началась война и семечек не стало, тетя Зиба уже не сидела на длинной деревянной лавочке, приговаривая: "Клянусь пророком, хорошие семечки!"; она начала помогать то тому, то другому в соседних домах, особенно на траурных обрядах по молодым людям, на которых часто стали приходить похоронки, мыла посуду, вытирала стаканы, блюдца; она была одинока и жила когда сытая, а когда и впроголодь.

Уже несколько месяцев, как началась война, все мы видели, как уходят на фронт парни квартала, как приходят треугольные солдатские письма, и то, что теперь, наоборот, кто-то приехал к нам, да к тому же из Америки, и то, что он был известным врагом фашистов и притом родным сыном тети Зибы, к которой мы привыкли, которую видели каждый день,- все это произвело на нас такое впечатление, что все мы, ребятишки, собрались на тротуаре против дома тети Зибы и уставились на ее окно с белыми ситцевыми занавесками: мы хотели увидеть Гавриила, потому что говорили, что на нем странная одежда, а на голове будто бы цилиндр. Гавриил не выходил из дому, и мы так и стояли, глядя на окно тети Зибы с белыми ситцевыми занавесками.