Бен-Гур

Значит, первым делом он отправится в старый дом и найдет Амру.

Приняв такое решение, он встал и вскоре после захода солнца начал спускаться по дороге, которая, минуя вершину, бежала на северо-восток. Неподалеку от русла Кедрона она пересекалась с дорогой ведущей на юг, к селению Силоам и пруду с тем же именем. Там он повстречал пастуха, ведущего на рынок нескольких овец, заговорил, и далее они уже вдвоем миновали Гефсиманский сад и вошли в город через Рыбные ворота.

ГЛАВА IV

Бен-Гур у отцовских дверей

Было уже темно, когда, пройдя в ворота и расставшись с пастухом, Бен-Гур свернул на ведущую в южном направлении узкую улочку. Немногие из прохожих отвечали на его приветствие. Мостовая здесь была неровной, дома низкими и темными, тишину нарушали только женщины, бранившие детей на крышах. Одиночество, ночь, неуверенность, окутывавшая цель путешествия — все благоприятствовало безрадостным мыслям, и в таком настроении он дошел до глубокого водоема, известного сейчас как озеро Вефезда, в водах которого отражался небесный свод. Он поднял глаза, увидел северную стену крепости Антония, мрачной громадой врезавшуюся в свинцовый фон, и остановился, будто от окрика часового.

Крепость вздымалась так высоко и представлялась такой огромной, так прочно стоящей на скалистом основании, что он не мог не ужаснуться ее мощи. Если мать там, погребенная заживо в этой твердыне, что может он сделать для нее? Силой — ничего. Каменная громада посмеется над армией, царапающей ее баллистами и таранами. А уловки так часто оказываются тщетными… А Бог — последнее прибежище слабых — Бог иногда так медлит…

В сомнении, близком к отчаянию, он медленно побрел на запад.

Он знал, что у Вифезды есть караван-сарай, где собирался поселиться, пока будет в Иерусалиме, но сейчас поддался импульсу немедленно идти домой. Туда влекло его сердце.

Древнее приветствие, услышанное от нескольких встречных, никогда не звучало для него так приятно. Вот засеребрилось небо на востоке, а на западе, прежде невидимые, встали высокие башни горы Сион, плывущие в призрачно-отчетливом освещении над зияющей чернотой долины подобно воздушным замкам.

Наконец, он подошел к отцовскому дому. Немногие из читающих эти строки смогут полностью разделить его чувства. Это те, у кого был в юности счастливый дом — не важно, как далеко во времени — дом, от которого начинаются все воспоминания; рай, откуда уходили в слезах и до сих пор, хотели бы вернуться, снова став детьми; место смеха, песен и воспоминаний, с которыми не сравнятся все последующие триумфы.

У северных ворот старого дома Бен-Гур остановился. На воротах до сих пор виден был воск печати, а поперек створок была прибита доска с надписью:

СОБСТВЕННОСТЬ ИМПЕРАТОРА

С ужасного дня расставания никто не проходил через эти ворота. Постучать, как прежде? Он знал, что это бесполезно, но не мог противиться искушению. Амра могла услышать и выглянуть в окно. Подняв булыжник, он шагнул на широкую каменную ступеньку и трижды постучал. Ответом было глухое эхо. Он попробовал еще раз, громче, чем в первый; потом еще, каждый раз прислушиваясь. Тишина издевалась над ним. Он вернулся на улицу и вглядывался в окно — никаких признаков жизни. Парапет четко вырисовывался на ночном небе, никакое движение там не ускользнуло бы от него, но там не было движения.

Он перешел к западной стене и долго смотрел на четыре окна в ней — ничего. Временами сердце его сжималось в тщетной надежде, иногда он вздрагивал, на мгновение обманутый собственным воображением. Амра не показывалась.

Молча перешел он к южным воротам, тоже опечатанным и заколоченным доской с надписью. Сияние августовской луны, перелившись через вершину Масличной, ясно высвечивало буквы; он читал и наполнялся яростью. Все, что можно было сделать, это сорвать доску и швырнуть в сточную канаву. Потом он сел на ступеньку и молил о Новом Царе и о скорейшем его приходе. Постепенно возбуждение улеглось, он поддался усталости долгого путешествия по летней жаре, голова его упала, и он уснул.

В это время две женщины приближались к дворцу Гуров со стороны крепости Антония. Они двигались, крадучись, останавливаясь, чтобы робко прислушаться. На углу запущенного строения одна из них тихо произнесла:

— Вот он, Тирза.

И Тирза, взглянув, взяла мать за руку, тяжело оперлась на нее и беззвучно заплакала.

— Идем, дитя мое, потому что… — мать не могла унять дрожь, но усилием воли заставила себя договорить спокойно, — потому что утром нас выгонят из города — навсегда.

Тирза едва не падала на камни.

— Да, — сказала она меж рыданий, — я забыла. Мне казалось, мы идем домой. Но у прокаженных нет дома; мы принадлежим мертвым!

Мать склонилась и бережно подняла ее, говоря: — Нам нечего бояться. Идем.

И в самом деле, они могли бы с голыми руками идти против легиона и обратить его в бегство.