Бен-Гур

– Радуйся, добрый Валтасар, – сказал он, – мы уже почти у цели.

Погонщик подгонял верблюда, и вскоре путникам стали попадаться шалаши, палатки и привязанные животные, наконец показалась река и толпа народа, стоящая на берегу. На западном берегу реки виднелась другая толпа. Узнав, что проповедник говорит речь, они заторопились, но когда они приблизились, толпа вдруг заколыхалась, распалась и люди начали расходиться.

Они опоздали.

– Остановимся здесь, – сказал Бен-Гур Валтасару, с горя ломавшему руки. – Может быть, назареянин пройдет этой дорогой.

Народ был слишком поглощен услышанной проповедью и рассуждением о ней, чтобы обратить внимание на вновь прибывших. Когда же несколько сот человек разошлись и случай увидеть Иоанна, казалось, был совершенно потерян, внимание путешественников было привлечено человеком, идущим от реки в их сторону, – его странная наружность сразу заставила их забыть все остальное.

Внешность этого человека была сурова. Сухощавое лицо цвета темного пергамента и падавшие на плечи и спину выжженные солнцем волосы придавали ему вид подвижника. Глаза ярко горели. Рубашка из грубейшей верблюжьей шерсти – такой, какую бедуины употребляют на свои шатры, – прикрывала его тело до колен, а у поясницы была перевязана широким ремнем. Ноги были босы. К поясу была прикреплена сумка. Он опирался на суковатую палку. Движения его были быстры. Он осматривался кругом, как бы ища кого-то.

Красавица египтянка смотрела на сына пустыни с удивлением. Отдернув занавес своего балдахина, она сказала Бен-Гуру, находившемуся вблизи на лошади.

– Неужели это вестник царя?

– Это назареянин, – сказал он, не отводя глаз.

Сказать правду, Бен-Гур и сам был более чем разочарован. Он был знаком с аскетами, и многое ему было близко в них – равнодушие к общественному мнению, упорство в подвижничестве, доведенное до полного презрения к самым ужасным телесным страданиям, делавшее из них людей как бы другой породы. Но его мечты о царе, которого он возвеличивал в своем воображении, не допускали ни малейшего сомнения, что он и в предтече найдет признаки царского достоинства того, возвещать которого он явился. При взгляде на человека, стоящего перед ним, в его памяти воскрес длинный ряд придворных, которых он привык видеть в коридорах дворца, и сравнение невольно омрачило его.

Возмущенный, пристыженный, потрясенный, он только и мог ответить:

– Это назареянин.

Впечатление Валтасара было совсем другого рода. Пути Бога, как он знал, не были человеческими путями. Он видел Спасителя ребенком в яслях и верой своей был приготовлен встретить воплощение Бога в простом и суровом образе. Он оставался неподвижен, со скрещенными на груди руками, с молитвой на устах. Он не ожидал царя.

В то время как Валтасар и Бен-Гур находились под сильным влиянием увиденного, произведшего на них такое различное впечатление, другой человек сидел на камне у самой реки, размышляя, вероятно, о только что слышанной им проповеди. Но, наконец, он встал и быстро направился по дороге, пересекающей путь, которым шел Иоанн, и ведущей мимо белого верблюда. Когда незнакомец был в десяти шагах от животного, а проповедник в двадцати, этот последний остановился, отбросил от глаз волосы, взглянул на незнакомца и поднял руки, как бы подавая знак народу. Все остановились, готовые слушать. Когда же воцарилась полнейшая тишина, проповедник поднял посох, находившийся в его правой руке, и указал им на незнакомца.

Все насторожились.

Бен-Гур и Валтасар, движимые одним и тем же чувством, тоже взглянули на указываемого человека, и он произвел на них однородное впечатление, но только в различной степени.

Он шел почти прямо к ним. Рост его был немного выше среднего, он был худощав, движения его – спокойные и уверенные, как у человека, преданного думам, одежда состояла из хитона, поверх которого он носил так называемый талиф[54]. На правой руке он нес платок, который евреи обыкновенно носят на голове, красная повязка которого свешивалась свободно вдоль его бока. За исключением этой повязки и узкой голубой каймы вдоль нижнего края талифа, вся остальная одежда была из полотна, пожелтевшего от пыли. Кисти талифа были голубые с белым, как предписано законом для раввинов. Сандалии на ногах были самые простые. Он не имел ни мешка, ни пояса, ни посоха.

Эти подробности наши путешественники заметили вскользь, главное же их внимание приковало к себе лицо человека, очаровавшее как их, так и всех окружавших, глядевших на него.