Бенедиктинское аббатство

«Отучив, насколько возможно, тело свое от всяких материальных потребностей и особенно пиши, отягчающей мозг, – а я много раз испытал, что после сытного обеда тело становится вялым и дух бездеятельным, – после правильного поста и сосредоточения мысли на отвлеченных вопросах, я достиг такого результата, что душа моя может отделяться от тела и являться снова на мой призыв. Чтобы достигнуть этого, я должен был стать на месте, ярко освещенном солнцем, и пристально смотреть на него. Первые мои опыты были бесплодны, но я не поддавался, ибо лучи солнца, этого светила, к которому тяготеет наша земля, должны были очистить меня. Когда я достиг способности непрерывно смотреть в центр света, я уже не мог оторвать от него своего взора и, стал видеть, как яркий золотистый свет проникал в мое тело и наполнял его облачными массами, похожими на освещенную солнцем, падающую с высоты скалы из ручья воду. Я был совершенно убежден, что это душа моя отделялась, потому что эта облачная масса была отражением моего тела, но более прозрачным, более красивым, как и подобает быть, когда душа получает возможность покинуть свою земную оболочку. Только одна, очень крепкая светлая нить связывала дух с телом, давая возможность душе витать сколько ей угодно на свободе, не позволяя совершенно отлетать. Таким образом я мог отлично различать все окружающие предметы. Я видел высокую скалу около себя и в то же время видел ее внутренность; тот же солнечный луч проникал в нее и, входя туда, казалось, превращался в тысячи разноцветных капель. Затем душа моя посетила недра земли; туда также проникали лучи животворящего светила, и я заметил, что всегда из-за разноцветного пламени появлялось нечто, напоминающее дым. В нескольких местах все кипело, как вода на огне, рассыпаясь понемногу искрами; потом появлялся черный дым, и, когда он проходил, я видел точно линии кристаллов: одни из золота и иных металлов, другие из драгоценных камней. Это я присутствовал при их образовании». – Приор остановился. – Я только до этого места перевел речь халдея, – сказал он. – Рукопись очень неразборчива, и многие слова незнакомы мне, однако, общий смысл таков, как я вам прочел, и, по моему мнению, вывод из всего этого, братья мои, тот, что следует изучить невидимую работу производства золота в природе, а не смешивать, как мы делаем, сухие и уже совершенно сформированные тела. Но, чтобы дойти до этого открытия, следовало бы наблюдать и уметь производить такие газообразные вещества, как описывает халдей; а этого мы, может быть, никогда не достигнем, так как, очевидно, это такая же малоуловимая материя, как та, из которой образуются наши души.

Мы слушали с понятным вниманием чтение приора и последовавшее объяснение. В словах его была истина, наводившая на многие мысли и вызвавшая тысячи вопросов. Если бы нашелся только, кто мог бы разрешить их!

Да, мы боролись с гигантскими силами природы, не будучи в силах постичь тайн природы, которые кишат на каждом шагу, при всяком взгляде на прошедшее, настоящее и будущее.

Сам человек – неразрешимая загадка. Каким образом соединяется и как отделяется от тела это невидимое «я», которое думает, страдает, учится, и может ли оно испытывать любовь, ненависть и гнев, когда от него остается одна безжизненная масса, подобно телу Годливы, которое чувствовало, любило, говорило? Тайна!

Все это таится в прозрачном пространстве, называемом воздухом, которым мы дышим.

Невольно и я сам, и мои интересы, и мои планы мщения, все показалось мне жалким и ничтожным.

Река времени поглотила целые поколения, великих людей и глубоких мыслителей; имена их и деяния исчезли, провалились, как в пропасть, в это невидимое, где очевидно всегда достаточно для всех места.

Я обхватил руками голову, удрученный, подавленный бесчисленными вопросами, мучившими меня, но которых я не мог разрешить; мозг мой показался мне слишком узким, и я ощущал физическую боль при возникновении мысли, которая, я чувствовал это, наталкивалась на непреодолимую стену.

«Боже мой! – думалось мне. – Если бы я в состоянии был когда-нибудь постичь, приподнять одну из завес невидимого, я отдал бы жизнь, чтобы достичь этой цели».

– Брат Санктус, – сказал в тот момент приор, – не мучайте себя. Бедный мозг наш так создан, что не может работать, как бы нам хотелось, но… – он подошел, положил руки на мое плечо и прибавил дрогнувшим, убежденным голосом – мы созданы для работы, а не для мечтаний. Так остерегайтесь предаваться таким прекрасным мечтам, которые кажутся вам, что полны плодотворных открытий. Это предательское болото, кошмар, которые проходят только, когда там, – он указал на лоб, – все кончается, все останавливается. Жизнь же дана, чтобы жить, так и будем жить!

Он рукою послал нам прощальное приветствие и исчез.

– Да, – прошептал отец Бернгард, – ему, с его гигантской душой, с неутомимым разумом, это возможно, а мы – пигмеи, я, по крайней мере.