Бенедиктинское аббатство

Я не мог прогнать этих неразлучных, и они продолжали жить у меня. Но время проходило очень скучно. Бедный Бертрам мало выиграл от своего предательства; из могущественного приора он сделался бродягой, без имени и приюта, мертвый для всех, кроме меня и Розы.

Я не забыл обещания, данного Лотарю, вернуть шкатулку и решил даже убить приора, если бы это помогло мне достать ее. Когда же прошел первый приступ отчаяния моего друга, я просил его указать мне средства тайно проникнуть в аббатство и также назвать места, где аббат хранит секретные документы. Бертрам дал мне самые подробные указания пути и описал потайные двери, из которых одна вела в проход за кроватью (поэтому-то почтенного настоятеля всегда и находили спокойно спящим, когда приходили его будить), а вторая в кабинете, где находились различные потайные места, которые он научил меня открывать на случай, если бы я нашел комнату пустой. Как осторожный человек, я осведомился во всех отношениях, чтобы в случае неудачи, бежать от монахов, и однажды вечером хорошо вооруженный и напутствуемый добрыми пожеланиями друзей отправился в опасную экспедицию.

Вход в подземелье находился в огромном пустом дубе. Опускная дверь, скрытая под мховым ковром, вела в узкий коридор; в указанном месте я нашел факел, зажег его и продолжал путь. Затем я поднялся по извилистой и такой узкой лестнице, что только один человек мог пройти; наконец очутился перед деревянной вставкой, которая, по указанию Бертрама, вела в кабинет настоятеля. Я тихонько приоткрыл ее, и при взгляде, брошенном мною внутрь комнаты, сердце мое радостно забилось.

У стола, освещенного двумя восковыми свечами, сидел Бенедиктус, новый приор, и перед ним стояла открытой знаменитая шкатулка черного дерева с серебряной чеканной отделкой, описанная мне покойным графом. Случай благоприятствовал мне; надо было только убить приора без шума, забрать шкатулку, скрыться в потайном коридоре, и все кончено.

Я подождал минуту и, когда мне показалось, что Бенедиктус углублен в чтение свитка, шмыгнул, как тень к нему. Но вдруг, на мое несчастье, пол заскрипел под моей ногой, и настоятель обернулся. Как молния накинулся я на него, но он успел остановить мою руку, и между нами завязался рукопашный бой. Привлеченный, вероятно, шумом, проклятый Санктус, преданный ему душой и телом, появился тут же и так ударил меня по голове, что я потерял равновесие и упал совершенно оглушенный.

Когда я пришел в себя, я оказался связанным, и тогда произошла между нами описанная Санктусом сцена. Меня увели мои сторожа-гиганты; эти верные пособники злодейского общества в мгновение ока переодели меня в одежду послушника, а когда я пытался сопротивляться, они прописали мне такое наставление, что я убедился в бесполезности открытого сопротивления.

Со следующего дня меня заставили подчиниться монастырскому обиходу; но всюду, в церкви ли, в столовой, в саду, две тени мои не отставали от меня и не позволяли ни с кем говорить.

* * *

Наконец меня призвали однажды к аббату. Бесстрастным, высокомерным и возмутившим меня тоном он объявил мне, что, прежде произнесения обета, я должен передать монастырю все свое состояние. Негодуя на такую алчность, я наотрез отказался; тогда меня заперли в отвратительную темницу, лишили пищи, и сторожа мои осыпали меня неслыханными ругательствами. Разбитый, измученный, совершенно обессиленный, я согласился наконец на все и, с бешенством в душе, превратился в монаха, нищего, отказавшегося от всего своего имущества. Не будь у меня в глубине души надежды скрыться когда-нибудь из этого адского монастыря, я сошел бы с ума.

Позднее я узнал, что Бертраму известна была моя участь; но он не смел пройти в монастырь. Один только раз в церкви, через несколько дней после моего пострижения, когда я стоял почти один около старого конфессионала, неизвестно откуда послышался голос, ясно прошептавший:

— Гуго, терпи и надейся. Будь осторожен, я надеюсь освободить тебя.

В первую минуту я стоял как растерянный, но потом слова эти — наверное, слова Бертрама, — подкрепили меня.

* * *

Время тянулось тоскливо. Я в точности исполнял свои обязанности, но за мной все-таки следили так упорно, что побег был почти невозможен и с каждым днем становился затруднительнее.