Беньямин и Брехт – история дружбы

Слева направо на верхнем фото: Беньямин, Марго фон Брентано, Карола Неер, Густав Глюк, Валентина Курелла, Бьянка Минотти, Бернард фон Брентано и Элизабет Гауптманн

Внизу: те же, но без Марго фон Брентано и Каролы Неер.

Берлинер Штрассе 45, Берлин. Рождество 1931

Своеобразная встреча Беньямина и Брехта состоялась 13 июля 1928 года на страницах Die Literarische Welt. Она продемонстрировала разницу в мировосприятии, необъяснимую одними только возрастом и опытом. По случаю шестидесятилетия поэта Cтефана Георге газета задала писателям вопрос, какую роль играл Георге в их интеллектуальном развитии. Беньямин признался, что был «глубоко потрясен» произведениями Георге, как и его друзья – «никого из них уже нет в живых». По его словам, именно сила, связывавшая его с умершими друзьями, позже вызвала в нем разочарование творчеством Георге⁹⁴

. Брехт довольно резко ответил на этот вопрос в письме Вилли Хаасу и в заметке о поэте: «без Георге не обошлось бы ни на одном консервативном сборище», и пожелал, чтобы редакторы осознали «отсутствие хоть сколько-нибудь значительного влияния этого поэта на младшее поколение»⁹⁵. В обеих заметках встречается одинаковая метафора: Беньямин уподобил стихи Георге (в сравнении со стихами своего друга юности Фридриха Хейнле) «древней колоннаде»⁹⁶, тогда как Брехт с насмешкой заметил, что сей святой уж очень хитро выбирал свой столп: «он стоит в слишком многолюдном месте и выглядит излишне живописно…»⁹⁷.

Кроме того, Беньямин и Брехт могли встречаться в 1925 году или позже в рамках «Философской группы». Эта группа, «один из важнейших дискуссионных центров богатой событиями и оживленной столицы»⁹⁸, возникла из кружка еврейского ученого Оскара Гольдберга. Встречи происходили неформально под председательством Эриха Унгера, раз в неделю или через неделю, и по воспоминаниям Вернера Крафта на них «была представлена вся немецкая и еврейская интеллигенция: Шолем, Беньямин, Брехт, Дёблин, Франц Блай и многие другие». В иных источниках также упоминаются Ханс Рейхенбах, Карл Корш, Артур Розенберг и Роберт Музиль⁹⁹. Крафта могла подвести память, но в общественной жизни Берлина двадцатых годов встречи Беньямина и Брехта были неизбежны. К маю 1929 года круги их знакомых и друзей уже взаимно пересекались. Помимо Аси Лацис и Бернхарда Райха к общим знакомым можно отнести Эрнста Блоха, с которым Беньямин был знаком с 1918-го, а Брехт – с 1921 года, также Теодора В. Адорно, Эрнста Шёна, Зигфрида Кракауэра, Бернарда фон Брентано, Петера Зуркампа, Густава Глюка, Эриха Унгера, Альфреда Дёблина, Каролу Неер, Клабунда, Людвига Хардта, Курта Вайля и других.

Вдохновляющие беседы.

Планы периодических изданий.

«Марксистский клуб». (1929–1933)

После мая 1929 года дружеские отношения между Беньямином и Брехтом развиваются стремительно и интенсивно. Они основывались на растущем сближении эстетических и политических взглядов, выражавшемся и в одобрении работ Брехта Беньямином, выступавшим в качестве критика¹⁰⁰. Кроме того, дружба вызвала к жизни ряд совместных проектов, разными способами координированных действий против ограничений, досаждавших творческим людям и интеллектуалам в последние годы Веймарской республики. Беньямина они задевали сильнее, чем Брехта. В дневнике за май-июнь он признался, что чувствует себя «измотанным борьбой на экономическом фронте¹⁰¹:

Это разочарование связано с растущим отвращением и отсутствием уверенности в методах, используемых моими коллегами, чтобы справиться с безнадежным положением в культурной политике Германии. Меня мучает отсутствие ясности и точности критериев, разделяющих немногих близких мне людей на фракции. Мой внутренний мир, мое миролюбие тревожит диспропорция между ожесточением их споров в моем присутствии (хотя они давным-давно перестали спорить, оставаясь наедине) и совершенно несущественными различиями в оспариваемых взглядах¹⁰².

Попытка Беньямина выпутаться из этого кризиса была непосредственно связана с его преданностью Брехту и эстетическому подходу, казалось, дававшему выход из тупикового положения. В ответ на упрек Шолема, что его работа в духе диалектического материализма является «необычайно интенсивной разновидностью самообмана», Беньямин провозгласил символ веры, метафорика которого выдавала воинственный настрой: «Письмо Шолема, – пишет он, – пробивает насквозь мою позицию»,