Беньямин и Брехт — история дружбы

чтобы как снаряд ударить точно в центр укрепления, занятого небольшой, но исключительно значимой авангардной группой. Именно то, о чем ты пишешь в письме, все больше и больше сближает меня с Брехтом и его творчеством, неизвестным тебе [41].

Насколько непосредственно элементы политической и методологической ориентации Беньямина были связаны с тем, какое место занимал Брехт в его жизни, становится понятным по фразе, обращенной Шолему чуть позже, когда Беньямин объявил, что творчество Брехта делается его собственным, «предварительно — идеологически — как свидетельство»¹⁰³. Написанное Брехтом было первым явлением в сфере поэзии или литературы, поддержанным им в качестве «критика без каких-либо (публичных) оговорок», поскольку его развитие в последние годы отчасти происходило в занятиях сочинениями Брехта и потому что они «лучше всего дают представление об интеллектуальной среде, где работают такие, как я, в этой стране»

¹⁰⁴.

В сравнении с этим первое упоминание Брехта о Беньямине было более сдержанным. В конце октября 1930 года он писал Брентано о предполагаемом составе редакционного совета журнала Krise und Kritik, куда он прочил Иеринга, Брентано, себя и Беньямина — «с ним хочет работать Rowohlt,

и он, насколько я его знаю, полностью нас поддерживает»¹⁰⁵. Двойная характеристика — с точки зрения издательского интереса и возможной поддержки, насколько было известно Брехту, характерна для его прагматичного подхода к Беньямину, даже учитывая, что порядок имен и доводы в их пользу выбирались с учетом обращения к Брентано. Брехт видел в Беньямине умного, полезного собеседника, временами коллегу и советчика, уважаемого критика, на чью публичную солидарность он мог рассчитывать.

С самого начала их чувства друг к другу были хоть и взаимными, но неодинаковыми. Ставка Беньямина была намного больше — отношения с Брехтом были непосредственно связаны с его планами. Для Брехта знакомство с Беньямином было поначалу почти случайностью, и только в годы эмиграции возник устойчивый интерес. В силу этих обстоятельств (можно сказать — так звёзды сошлись) их отношения то и дело нащупывали пределы возможного, что было вызвано не только разнящимися ожиданиями, но и несходством характеров и ментальностей. Разница — хотя все описания сводятся к клише — объясняется тем, что Брехт, будучи почти на шесть лет младше, производил впечатление более энергичного, задиристого и уверенного в себе человека по сравнению с Беньямином, весьма осторожным и созерцательным — а временами и депрессивным[42].

Беньямин постоянно упоминал о проблемах в общении с Брехтом, поначалу с юмором. Так, Беньямин передавал слова своего сына Стефана: «Он и думает и говорит напористо», сказанные после прослушивания грампластинки с записью песни в исполнении Брехта. Беньямин добавлял, что это было сказано «прямо-таки с уважением»¹⁰⁶, однако наблюдение было связано с опасениями относительно возможности совместной работы над задуманным журналом. Кроме того, размышлял Беньямин, — «любое сотрудничество с Брехтом предполагает неизбежные сложности. Думается, что кроме меня с ними никто и не сможет справиться»¹⁰⁷

. Правда, этому пришлось бы посвятить себя целиком.

В июне 1931 года Беньямин встретился с Брехтом в Ле-Лаванду на Лазурном Берегу, где Брехт отдыхал «с целой свитой друзей, занимаясь новыми проектами». В его компании были Элизабет Гауптманн, Эмиль Гессе-Бурри, Карола Неер, Мария Гроссман, Марго и Бернард фон Брентано, также Беньямин познакомился с Вильгельмом Шпейером, автором книг для молодежи. Беньямин участвовал в одном из проектов Брехта, работе над пьесой «Святая Иоанна скотобоен», хотя довольно трудно сказать определенно, каков был именно его вклад: «Мы как раз погружены в начальную стадию работы над новой пьесой»¹⁰⁸. В дневнике Беньямина есть сцена, раскрывающая характер его отношений той поры с Брехтом. В изящном автобиографическом отрывке Беньямин описывает, как он гулял в одиночестве, сорвал дикую розу и веточку пиона и приблизился к вилле Mar Belo, где жил Брехт в обществе друзей, с цветами в руках, полный воспоминаний, и «несколько взволнованный».