Бенито Муссолини

Обо всем этом Муссолини ничего не знал, хотя, конечно, отдельные слухи достигали Гарньяно. Еще 27 февраля во время нелицеприятной беседы с Муссолини Вольф позволил себе сделать намеки на то, что в Швейцарии немцы установили контакты с союзниками. 5 марта во время встречи с Альберто Меллини, сотрудником министерства иностранных дел, Муссолини признался, что подозревает неладное. Он полагал, что Шустер что-то затевает, а немцы вступили в переговоры с Комитетом национального освобождения. Однако Ран, признавая, что определенные контакты между партизанами и СС имели место, пытался убедить Муссолини, что переговоры касались весьма узких и ограниченных тем, и отрицал информацию о том, что германские официальные лица вступили в переговоры с кардиналом Шустером. Тот факт, что немцы оставили Парри Муссолини, было представлено как жест доброй воли, сделанный ради ослабления напряженности и в интересах итальянского народа. Муссолини принял такое объяснение и сказал Меллини, что он не возражает против освобождения Парри, но в то же время он считает, что слухи о закулисных переговорах немцев с союзниками небезосновательны. «Я чувствую, — сказал Муссолини, — что они наладили контакты и с партизанами. Будет лучше, если Ран и Вольф расскажут мне обо всем. Я, несомненно, имею право, — добавил он, — чтобы меня по крайней мере информировали о происходящем».

13 марта он решил, что пришло время и ему предпринять определенные шаги. Он послал своего сына Витторио к кардиналу Шустеру с письмом, в котором содержались предложения по гарантии безопасности населения в случае отвода немецких войск из Италии и передислокации фашистских боевых отрядов на оборонительные позиции в Альпах.

Познакомившись с посланием Муссолини, кардинал сразу понял, что это скорее запоздалый жест отчаяния, чем политический ход, но все же организовал передачу письма в штаб союзных сил в Казерте при помощи папского нунция в Берне. Как и ожидалось, все предложения Муссолини были с ходу отвергнуты. Единственным условием перемирия было требование безоговорочной капитуляции. Но Муссолини отказался даже рассмотреть это требование: в тот момент он не предполагал, что немцы фактически уже приняли все условия союзников.

6 апреля ему доложили, что в некоторых немецких частях получен приказ о подготовке к эвакуации, но день или два спустя генерал Фитингер сумел внушить Муссолини мысль, что немцы будут драться до конца. С этого момента все слухи о капитуляции немецких войск воспринимались им как пропаганда союзников.

Глава тринадцатая

ПЕРЕЕЗД В МИЛАН

19-25 апреля 1945 г.

Я боролся до конца, но проиграл.

13 апреля Муссолини вызвал заместителя министра внутренних дел и спросил его напрямую: «Скажите мне честно, у нас есть шансы избежать поражения?». «Теперь уже можно не сомневаться, — ответил тот, что война нами проиграна».

Но Муссолини все еще не мог в это поверить. Он попытался было убедить собеседника, что еще не все потеряно, он привел примеры отчаянного сопротивления немецких солдат на германском фронте, которые бились за каждый клочок земли.

«Увы, эти судорожные попытки не в состоянии повлиять на исход войны», — возразил заместитель министра.

Муссолини умолк, затем после небольшой паузы тихо произнес: «Да, Вы, пожалуй, правы. Это действительно так. Уже ничего нельзя сделать». Так угас последний огонек надежды, ему стало ясно, что победа недостижима и ожидание трагической развязки не покидало его до самого конца. Отныне только одна мысль беспокоила его: каким будет этот конец лично для него.

Некоторые его министры предлагали укрыться в Триесте и там создать оборонительный рубеж, другие советовали организовать оборону Милана (этот план, кстати, поддерживал командующий миланским гарнизоном генерал Венинг, который рассчитывал превратить Милан во второй Сталинград), некоторые члены фашистского руководства из числа наиболее непримиримых призывали его совершить поступок в духе фашистского мифа — уйти в горы и там сражаться с противником до конца.