Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Бенкендорф никак не мог оправиться, да и окружающая обстановка не способствовала быстрому выздоровлению. Лето выдалось сухое, жаркое. Вокруг столицы удушливо тлели леса. Даже земля под иссушенной пожелтевшей травой трескалась. Пыль на дорогах стояла столбом, затрудняя передвижение. А Колера Морбус не утихала. Она бушевала и вдали и вблизи Петербурга. Требования врачей носить с собой скляночку с раствором хлориновой извести или крепкого уксуса и протирать руки, кожу возле губ и виски вызывали ярость. Тот, кто носил хлориновую известь в полотняной сумочке, рисковал, что ему затолкают ее в глотку. Дезинфицирующие жидкости заставляли пить каждого, у кого они отыскивались. Кто избежал холеры, иногда становился жертвой собственной предусмотрительности.

Бенкендорф понимал, что скоро волнения вспыхнут в военных поселениях. Он нередко указывал государю, что время военных поселений давно миновало. В одно из посещений императора напомнил, что стоило бы в ближайших местах к столице принять меры предосторожности. И как в воду глядел. В Старой Руссе убили городничего, разграбили питейные дома, захватили и подожгли полицейские участки. Возбужденные слухами крестьяне поддержали солдат. Но как ни странно, резервные полки, воевавшие в Польше, не уклонялись от приказов, хотя и не проявляли привычной покорности. Зверства и кровопролития было много. С офицеров срывали погоны и убивали чем придется. Подобная доля ждала врачей..

— Отрава! — кричали люди, обнаружив где-либо медицинские снадобья. — Бей отравителей! Не жалей!

— Причина не только в невежестве, — говорил Дубельт. — Поселяне изнурены муштрой и трудятся против воли. Сие изобретение Аракчеева надобно и давно пора трансформировать!

Он обожал замысловатые словечки. Когда император поехал в Старую Руссу унять бунтующих, Бенкендорф начал подниматься с постели. Наконец император справился с обстановкой, не отступив, впрочем, ни на шаг от того, что он считал законным. Виновные батальоны раскассировал — кого под суд, кого в дальние гарнизоны. На сей раз никого из обывателей не простил.

— Был бы ты на ногах — послал бы тебя. Орлов более склонен к дипломатии. И вообще, в коляске с ним одна мука. Он в дороге как заснет, так навалится на меня — хоть из коляски выходи. Я ему жалуюсь на него же, а он: что же делать? Во сне равенство: море по колено! Я ему, видишь, во сне не государь. Ах, как мне тебя не хватает, Александр Христофорович! — пожаловался император.

Единственное радостное событие — у императрицы Александры Федоровны родился сын, которого нарекли Николаем. Из Витебска генерал Курута привез гроб с телом цесаревича и княгиню Лович, которая совершенно потеряла самообладание. В дождливый день от Московской заставы шли пешком за колесницей до Петропавловского собора. На половине пути Бенкендорф пересел в карету. Но это еще не все, что ему было суждено пережить в августе. В конце месяца неожиданно умер фон Фок. Держался, держался и как-то сразу сошел на нет. Бенкендорф потерял человека, в котором совершенно не сомневался и мог довериться ему полностью. Фон Фок держал все нити в руках. В первый момент Бенкендорф растерялся. Кто будет заниматься повседневными делами? Сам он чаще при императоре, который ездит почти столько же, сколько его предшественник. Правда, сейчас есть Дубельт, но Дубельт человек военный и склонен пускать в ход силу, а сила в делах высшей наблюдательной полиции должна маячить поодаль. Высшая наблюдательная полиция есть искусство, ничем не напоминающее военное, хотя и соприкасающееся с ним. Высшая наблюдательная, сиречь тайная полиция есть и око, и ухо, но главным образом разум. Око да ухо без разума и анализа мало что способны совершить. Фон Фок выражался на сей счет колоритно:

— Наша служба — не будошник с алебардой, а профессор на кафедре, чиновник в министерстве, журналист в газете, врач в больнице, балерина в театре и даже придворный в великосветском салоне, потому что тайная полиция есть всепроникающий надзор. А будошник над чем способен надзирать? Над прачкой да почтальоном! Впрочем, и прачка, если ее обучить, более даст пользы, чем тот же самый будошник.

Пуще остальных скорбели о фон Фоке именно те, кто подвергался надзору, и даже те, кто томился в камерах и казематах Петропавловки и Шлиссельбурга. Ходили легенды о фонфоковских послаблениях — то садик разрешит в крепости завести, то свидание внеочередное даст, то сахар да чай пожертвует, то доносчика на съезжую отправит, то квартальным грозит за взятку отправить к палачу. Именно фон Фок сказал два с лишним года назад Бенкендорфу:

— Пора, Александр Христофорович, орудия пытки уничтожить. А заплечным мастерам — пенсион и из крепостей долой. Слыхано ли дело — тиски да испанский сапог до сих пор беречь!

И вот теперь он лежит совершенно бездыханный и не понятый до конца. Кого на его место?! Некого! Тут человек тонкого ума нужен и честнейшего характера. И не зверь! Если взять зверя — все равно что фитиль в бочку с порохом вставить и сесть на нее с трубочкой.