Берег

Самсонов фыркнул губами.

– Стало быть, у вас рай земной?

– Германия - и маленький ад, и маленький рай, а вашим любимым простым немцам, получающим хорошие марки, господин Самсонов, по вечерам нет ни до чего дела, кроме жратвы и телевизора! - решительно вступила в разговор Лота Титтель. - Сидят себе у телевизоров и глазами жуют мещанские программы, которыми их угощает мой толстяк, умеющий делать деньги не хуже какого-нибудь янки!

Она упругой своей фигуркой заворочалась между Никитиным и Самсоновым, подперла кулачком подбородок, подалась вперед и вмиг изобразила накрашенным, удлиненным лицом дремотно-отупелое выражение по-бычьи жующего человека, сказала сонно:

– Вот что такое сейчас дурацкий телевизор для немца. Когда жуешь ртом и глазами, думать невозможно. Красиво, господин Никитин?

– Прекрасно изобразили, - ответил Никитин. - И хорошо сказали. Значит - жевательная резинка для глаз? Так надо понимать?

– Хорошего тут мало, - твердо по-русски проговорил Самсонов, словно бы между прочим отвечая и Никитину, затем выжав насильственную улыбку, спросил Лоту Титтель: - Вы понимаете всю пагубность одурачивания телевизором и не хотите внушить своему мужу, чтобы он изменил программу, сделал ее насыщенной смыслом?

– Я не хочу, чтобы мой муж разорился, - сказала со смехом Лота Титтель. - Нравится вам или не нравится, а в нашем обществе командуют деньги.

– Тогда, простите меня, госпожа Титтель, ваша уважаемая западная интеллигенция разъедена конформизмом. Слова, все слова. Одни слова. Конформизм, прикрытый словами. И сотрясение воздуха!

– Платон, дорогой, не забывай, что ты гость, и воздержись поносить хозяев, - тоже как бы между прочим сказал по-русски Никитин, покоробленный насмешливой категоричностью Самсонова, которая время от времени мешала и сердила его на дискуссии, как и это вот невоздержанное заключение о конформизме, будто познанном им раз и навсегда. И, силясь сознательно вытравить, перебороть неутихающее раздражение против Самсонова, он подумал: "После вчерашнего разговора мы еще помним колкости, сказанные друг другу, и оба, конечно, не правы".

– Вы - очень серьезный и, должно быть, очень счастливый человек, господин Самсонов, - сказал Дицман выразительно, но ирония в его голосе кольнула Никитина: похоже было - сообразительный Дицман уяснил смысл русской фразы и объединялся с ним.

– Иногда убежденность, - проговорил Никитин, - мы воспринимаем как прямолинейность. И это часто говорит в пользу того, кто убежден, и о слабости того, кто в "да" всегда видит обратное - "нет"…

– Господа, прекращаем спор, будем считать, что мы нашли, потеряли и вновь нашли истину! - примирительно воскликнул Дицман. - А истина наша такова: интеллигенция всех стран, объединяйтесь!

– Я согласна с господином Никитиным. Западной интеллигенции не хватает твердой точки зрения, - сказала мягко госпожа Герберт и рукой в перчатке легонько поправила панорамное зеркальце у переднего стекла, радужно облитого подвижным неоном реклам.

"Да, вот она сидит, мы едем в одной машине в какой-то ресторан, - это Эмма, это она… госпожа Герберт. И был когда-то Кенигсдорф, и был май, и солнце, и мы были молоды, и ничто нас не сдерживало, даже война. И неужели тогда, в молодости, можно было вообразить, что мы встретимся в Гамбурге другими людьми… совсем другими, прожившими целую жизнь? Все это непостижимо, но это так…"

И он время от времени замечал, что она краем глаза взглядывала в панорамное зеркальце, то и дело вспыхивающее под близким светом фар задних машин, но эти белые вспышки мешали Никитину встретить ее взгляд, и он видел, как пробегали по ее щеке, по волосам, по уголку поднятого на секунду глаза блики уличных огней, видел обтянутые черной кожей ее руки на руле - и где-то в глубине сознания мучительно томила мысль о чем-то только что понятом и оборванном, неспокойном и незавершенном, что случилось с ним в далеком мире очень давно или в молодом полузабытом сне войны. В то же время шестым чувством Никитин угадывал, что она ни на минуту не забывала тот разговор в первый вечер, как не забывал его и он, и, вспоминая о ее виноватой сдержанности тогда, ласковой мягкости взгляда, с улыбкой обращенного ему в глаза, он сейчас испытывал болезненно разжимающееся, тоскливое и горькое любопытство: в том разговоре не хватило смелости спросить, замужем ли она, счастлива ли, есть ли у нее дети?

"Это немыслимо, - подумал Никитин, - она сидит здесь, в машине, и я рядом с ней, а все прежнее осталось только в памяти".

– Господа, если сегодня я ваш гид, то наш план таков… - раздался впереди живой голос Дицмана. - Идея созрела в процессе движения. Мы идем в музыкальный ночной кабачок "Веселая сова". Но подъезда туда нет. Поэтому машину оставим на стоянке и дойдем пешком. По дороге я заведу мужчин в одну знаменитую улочку, где много весьма любопытного и пикантного, что есть только в Гамбурге. Приличным дамам вход туда, к сожалению, запрещен. Вот вам, господа, пример ограничения свободы! Через десять минут мы встретимся у "Веселой совы". Итак! Очаровательные дамы, у вас нет возражений?