Берег черного дерева и слоновой кости (сборник)

Великий жрец Куенго велел принести на площадь статую великого Майякомбо и всех фетишей, составлявших свиту бога, и объявил толпе, что если приговоры неба не будут исполнены немедленно, самые великие несчастья обрушатся на деревню.

Толпа единогласно отвечала, что готова отомстить неизвестным колдунам за смерть матери короля. Но великий жрец, находя толпу недостаточно возбужденной, обещал раздать амулеты против яда, хищных зверей и боли в животе тем, кто более отличится в преследовании преступников.

— Что они будут делать? — спросил Гиллуа Лаеннека.

— Я сто раз видел эту комедию, — ответил Лаеннек. — Великий жрец Майякомбо просто хочет освободиться не только от своих личных врагов, но и от всех тех, положение которых возле короля может ему вредить, направив на них гнев толпы.

— А мы разве должны присутствовать равнодушно при этой сцене?

— Да. Если дорожите жизнью… Достаточно, чтобы один из этих лицемерных жрецов указал на нас как на околдовавших О’Конду, и нас убьют. Мы совершенно бессильны остановить убийство.

— Но кто нам мешает в таком случае вернуться в нашу хижину? Вы, вероятно, не более нас, любезный Лаеннек, чувствуете желание присутствовать при таком печальном зрелище?

— Оглянитесь и вы увидите, что невозможно пробраться сквозь толпу, окружающую нас.

Против воли они принуждены были ждать конца драмы.

Куенго, как предвидел Лаеннек, указал народной ярости на пять человек, самых могущественных своих врагов, которых он не посмел бы обвинить, если бы дело шло о смерти человека обыкновенного; но всем казалось естественным, что мать короля была убита колдовством людей, служивших при дворе. Как только они были названы, их тотчас растерзали на куски.

Обвинение в колдовстве в Центральной Африке — самое тяжкое против человека, и ничто не избавит его от страшной участи. Негры живут в постоянном страхе перед фетишами, а ганги, дудо и прочие мошенники-жрецы пользуются этим суеверием, чтобы упрочить свою власть. Путешественники вернулись в свою хижину под тягостным впечатлением от всего происшедшего..

— О чем вы думаете? — спросил Барте у Гиллуа.

— Я думаю о том, — ответил молодой человек, — что не далее как одно столетие тому назад даже Европа, столь гордая своей цивилизацией, сжигала заподозренных в колдовстве.

На другой день Рембоко дал большой праздник в честь белых, в котором после пения и плясок, продолжавшихся до заката солнца, велел убить пятьдесят невольников и отдать их на угощение толпы. Жители Эноге, несмотря на значительные перемены в нравах, остались людоедами, как все другие племена фанов.

Все перепились пальмовым вином, и Лаеннек со своими спутниками, принужденные присутствовать возле короля на этом пиру, не смели, из опасения скомпрометировать себя, выказать отвращение, которое внушали им подобные поступки. При первой возможности они вернулись в свою хижину с твердым намерением оставить Эноге на другой же день; они не чувствовали себя в безопасности среди кровожадных людей, которых могла направить против них малейшая прихоть короля или главного жреца.

На другой день они с большим трудом добились от Рембоко позволения оставить его владения, и то только под условием вернуться скорее.

Король фанов дал им почетную стражу до страны ассиров, куда они пришли три дня спустя.

Как везде, прибытие их возбудило величайшее удивление, потому что еще ни один белый не отваживался проникнуть в этот край. Несмотря на настойчивые просьбы остаться на несколько дней, они объявили, что проведут только одну ночь, потому что спешили добраться до цели своего путешествия.

По их соображениям, они находились только в пятидесяти милях от Габона, и сердца Барте и Гиллуа сильно бились при одной только мысли, что через неделю они смогут отдохнуть на французской земле. Там они найдут известия от родных, друзей, потому что Габон был местом их назначения; они также, наверное, узнают, что сделалось с Жилиасом и Тука, их двумя товарищами на «Осе», так же как и с Ле-Ноэлем, капитаном судна, торгующего неграми, которого они оставили у устья Рио-дас-Мортес. Все эти воспоминания, на которых иногда останавливались их мысли во время продолжительных странствований по Центральной Африке, возвращались к ним теперь; они клялись самим себе отомстить смелому флибустьеру, которому обязаны были всеми своими страданиями… Тоска по цивилизованным странам давила их до такой степени, что они не видели, как горько было для Лаеннека горячее выражение их радости, и не всегда примечали, какой контраст составляли их излияния с печальным и задумчивым молчанием их проводника.

В тот вечер, однако, когда ассиры прекратили, наконец, пение, пляски и увеселения, придуманные в честь белых, путешественники могли спокойно отдохнуть в одной из самых больших хижин деревни Акоонга. Молодые люди, занявшись разговором о своем возвращении, отыскивали глазами Лаеннека и, не найдя его, отправились по указаниям Кунье на берег Рембо Ниуге. Они нашли Лаеннека сидящим у реки; он рассеянно смотрел на воду, которая походила на широкую серебряную ленту.