Берег мертвых незабудок

Говоря, он стал было подниматься, но не смог встать: ноги подогнулись, он снова тяжело упал на колени и осекся.

– Я… – Закрылись глаза, голова начала клониться. – Прости, я…

Он теперь все шарил, шарил вокруг, словно ища что-то – так близорукие люди ищут упавшие очки. Но раз за разом пальцы лишь в судороге стискивали траву, резались об нее: на пироланговых холмах во многих местах росла жесткая неприветливая осока.

– Стой. – Эльтудинн снова подался навстречу, коснулся его предплечий, останавливая судорожные попытки найти опору в пустоте. – Стой… – Слабый свет из-за туч блеснул на серебряной вышивке плаща, на влажных от мороси волосах. Вальин с трудом вскинулся. Крови на его платке стало намного больше, в глазах проступили слезы боли. – Слышишь меня? Можешь дышать? Говорить?

Но, не успев ничего ответить, он просто застонал, обмяк и упал вперед. Его пришлось поддержать, осторожно приклонить голову к своему плечу.

– Вальин…

Он задрожал, не в силах даже отстраниться. Ладони были ледяными, а лоб пылал.

– Можешь?..

Все это тоже было, было не раз, и всегда Эльтудинн боялся прочитать в глазах, полных бессилия, «нет» или не прочитать вовсе ничего. Но Вальин собрался, наконец посмотрел в ответ – мутно, точно и прикосновения, и вопросы мучили его, – и кивнул.

– Не бойся. – Он поднял трясущуюся ладонь, закрыл здоровый глаз. К Эльтудинну обращена была теперь только мутная пустота над алой полоской несуществующей улыбки. – Даже я давно не боюсь, просто устал… – Слеза все же потекла по щеке. – Прости. Бесконечно повторяю это сегодня, снова прости, но…

…других слов нет.

– Знаю, – шепнул Эльтудинн и в который раз ужаснулся еще одной привычной мысли. – Ты становишься все больше похож на своего прежнего бога.

«А я все больше хочу, чтобы ты мог быть человеком». Но он промолчал. Сжал руку на чужом плече крепче, понял, что, как всегда, правильнее отвлекать, говорить о чем угодно ином, о самом далеком от боли, и потому просто, не поясняя ничего, спросил:

– Ди Рэсы?..

Вальин, конечно, понял, снова кивнул, и голос его опять смягчился.

– Да. Я уже возвожу стены. И я выбрал Вудэна и Дараккара, в память о…

Эльтудинн молчал. Снова вспоминал почему-то хрупкие замки из песка.

– О месте, где встретил тебя, и о том, чьими глазами смотрю на мир, – Вальин говорил рвано, с паузами, но упорно говорил. – И пусть все повторится, пусть меня убьют, как отца, тогда я пойму, что руки пора опустить. Но пока море, звезды и разум говорят, что это не так, что мы все нужны друг другу. Ты… слышишь их?

Море. Звезды. Разум. Лишь последний еще хранил верность, и то не всегда.

– Я слышу тебя, – просто сказал Эльтудинн. – Этого довольно.

Они немного помолчали. Над головами бежали серые плотные тучи, в редких прорехах между ними серебрился свет. Ветер обдувал лица, но, кажется, Вальину больше не приносило облегчения даже это. Он смог отдышаться, отстраниться, но сгорбился и закрыл лицо руками. Тоже казался статуей, как роющие могилы солдаты.

– Кого выбрал ты? – все же спросил он хрипловато. – Как идут дела?

– Луву и Варац, уже пишутся фрески. – Даже получилось усмехнуться. – Я скучен, но я просто люблю красивых женщин. Их лики идут моей столице.

Вальин отвел вдруг ладони от лица, опять глянул в упор. Тонкий нос его сморщился, а взгляд просветлел. Ответ явно развеселил его, а в чем-то и удивил. И можно было даже угадать, что он сейчас скажет:

– Красивых? Черепаха с этим ее панцирем далеко не красавица…

Эльтудинн просто не мог не вступиться за честь почтенного божества.

– Ну нет, она недурна, особенно спереди. Хотя не скрою, вряд ли бы я на ней женился. Задаюсь порой вопросом, может ли она спрятаться в свой панцирь целиком…

– Богохульник! – выпалил Вальин. Он, скорее всего, даже заулыбался. – Строишь ей храм, а сам говоришь такие вещи! Не может, конечно, она же выглядит как человек! И ей, скорее всего, помешает грудь, она… слишком большая?

И они засмеялись, больше не отводя друг от друга глаз. Смех Вальина был глухим, но там снова звенела жизнь, и потому Эльтудинн внимательно вслушивался. Старался запомнить. Обещал себе впредь искать больше слов, чтобы в мирные часы смех этот звучал чаще. Кто-то из лекарей говорил ему, будто смех – тоже лекарство. Продлевает жизнь. Помогает быстрее заживать ранам. А ведь правда, в старые времена отец часто отправлял в больницы бродячих артистов, чтобы те развлекали людей. Дядя за это платить отказался, прилюдно назвал чушью. Надо бы возобновить…

Он не успел ни додумать мысль, ни озвучить ее: свистящий вздох вырвался из горла Вальина, смех перешел в кашель. В глаза вернулся страх, вновь начала крениться голова.

– Что?.. – Эльтудинн подался ближе, но теперь его остановили.

– Нет… – От резкого движения руки, проведшей по лицу, упал платок, который все равно был уже скорее красным, чем белым. Открылись покрытые коркой губы, по ним будто били, кулаками, рукоятью меча или сапогами, не один день. – Нет…