Берегись, Наварра!

— Мне кажется, надо иметь в виду следующее, — назидательно заметил Гринвуд. — Мы обязаны одинаково позаботиться как о сохранении жизни путешественников во Времени, так и о неприкосновенности исторической среды. Это аксиома. И обе задачи имеют одно решение. Чем лучше обеспечена безопасность хрононавта, тем меньше у него необходимости пускать в дело всевозможные защитные средства, если и не разрушающие среду, то оставляющие на ней чувствительные отметины. Последствия подобной беспечности могут сказаться не сразу, но, накапливаясь мало-помалу, они способны в конце концов вызвать обвал, своего рода историоспазм, по типу экоспазма, угрожавшего человечеству в конце XX века. Такая угроза тем более реальна, что искажения, вызванные прямым вторжением в исторический процесс, будут наслаиваться на искажения, причиненные косвенным воздействием. Я имею в виду в первую очередь своекорыстное толкование исторических фактов на потребу дня. Но не только это. Далеко не безобидны и попытки заполнить белые пятна на карте прошлого посредством логической дедукции. Поневоле основанные на абсолютизации неких общих принципов, они игнорируют случайное, непредсказуемое начало, играющее столь важную роль в развитии любых обществ. Теперь это доказано и материалами экспедиции на обитаемые планеты Беты Центавра. В результате мы получаем суррогат истины и, что еще хуже, привыкаем им пользоваться, забывая о его неполноценности.

«Эка его занесло», — подумал Малинин.

— Что из этого следует? — спросил он.

— Да, — поддержал Лефер, — я тоже не соображу, куда вы клоните.

— Мне казалось, что я говорю достаточно популярно. Во всяком случае, моим студентам разъяснять это не приходится. — Гринвуд встал и начал расхаживать по холлу, продолжая ораторствовать: — Из сказанного вытекает, что надо прежде всего очистить историю от домыслов…

— Боюсь, в ней мало что останется, — пробормотал Кирога.

— И притом самое скучное, — отозвался Лефер.

— Очистить историю от домыслов, а не добавлять к ним новые сказочки. Мы с вами обязаны принять все сообщения Ольсена за рабочую гипотезу и критически оценить каждый бит добытой им информации…

— Так бы сразу и сказали, — вставил Малинин.

— Критически оценить каждый бит добытой им информации, — повторил Гринвуд, не позволяя отобрать у себя трибуну. — При таком подходе мы сталкиваемся с множеством очевидных несуразностей и просто темных мест. К первым следует отнести, например, упоминание Генрихом «книжонки некоего голландца». Нет сомнений, что имеется в виду знаменитый трактат Гуго Гроция «О праве войны и мира», увидевший свет в 1625 году, то есть через пятнадцать лет после убийства Генриха. Не стану говорить о других, менее бросающихся в глаза неточностях — лучше оставить их до подробного историографического анализа.

— Прошу вас, Гринвуд, перестаньте ходить, я больше не в состоянии ворочать за вами шеей! — взмолился Лефер.

— Я не умею сидя с такой точностью формулировать свою мысль, хладнокровно отпарировал Гринвуд, продолжая мерно вышагивать перед своей аудиторией. — Теперь о темных местах. Их наперечет. Почему Ольсен вспомнил о камере только тогда, когда появилась королевская процессия, разве средневековый Париж сам по себе не заслуживает запечатления на пленке? Еще более странно другое: почему он показал нам только свою беседу с королем? Кстати, во время короткой паузы, пока вы занимались чаепитием, я спросил Ивара, куда подевалась кинохроника кортежа на улице де да Ферронри. Он ответил невразумительно: пленка-де оказалась некачественной. Где это слыхано!

— Да, — подхватил Кирога, — для меня тоже многое осталось неясным. Ну, скажите на милость, откуда взялась старинная лютня? Какая-то мистика, право.

— Действительно непостижимо! — присоединился к нему Лефер.

Малинин тоже было собрался поддакнуть, но, заметив хитрую улыбку на губах Гринвуда, решил подождать. И не ошибся.

— Эх, — сказал Гринвуд, — если б все загадки так просто отгадывались! Эта прекрасная лютня XV века взята из Луврского музея при поручительстве Глобального Совета и под личную ответственность известного профессора Гринвуда.

— Так это ваша проделка?! — воскликнул Лефер.

— Что значит проделка, — обиделся Гринвуд, — разве неясно, что такая неповторимая деталь может сыграть решающую роль в воссоздании реальной исторический атмосферы!

— Так-то так, но ведь ее придется возвращать.

— Ну и что? — спросил Гринвуд, с недоумением глядя на Малинина.

— Это может серьезно травмировать Ольсена.

— Чепуха, он ведь не кисейная барышня, посмеется вместе с нами и забудет.

— К слову, — сказал Кирога, — когда вы думаете раскрыть ему глаза?

— Не раньше, чем через месяц, — ответил Малинин. — Надо дать время, чтобы впечатления ослабли, потускнели, тогда с ними легче расставаться. Помните, Кирога, когда мы рассказали вам самому?

— Через неделю.

— Вот именно. И поторопились. Вы никак не хотели поверить. Легко понять: чуть ли не гладили руками своих возлюбленных рептилий, и вдруг у вас их отбирают. Обретенное сокровище на глазах превращается в иллюзию, в дым — есть от чего расстроиться.