Берендеев лес

                    На месте, где ордынцы остановили обоз, все было кончено. Его нукеры и мужики, занаряженные в обоз, лежали вповалку там, где их настигла смерть. Вперемешку с их телами, тут и там лежали тела врагов, одетых в серые халаты и лисьи малахаи. Около сотни ордынских нукеров собирали оружие и ловили разбежавшихся по степи коней. Они не обратили внимания на мчавшихся на них всадников, приняв, видимо, за своих. И многие поплатились за это жизнью.

                    Лишь когда до обоза оставалось не более сотни сажен, ордынцы поняли, что это – смерть, и схватились за оружие. Но было поздно. Харабарчи, ослепленные ненавистью и движимые чувством мести за убитых товарищей, вихрем врывались в разбросанные вокруг обоза кучки татар, сокрушая всех на своем пути. Лишь паре десятков нукеров удалось вырваться и уйти в степь, в сторону балки, где накапливались их основные силы…

                     Турумкай, взвыв от ярости, упал на тело своего родного брата Сагышту, вокруг которого валялись зарубленные им нукеры, и, приподняв его мертвую голову, прижался к ней щекой, раскачиваясь телом…

                     Хасан спрыгнул с коня и пошел вокруг обоза. В степь, в сторону реки уходил широкий след, по которому Хасан определил, что не менее сотни ордынцев ушло к городцу… Сердце вновь заныло щемящей болью – ведь там оставались его супруга Евхимия и их сынишка Никола… Он обошел обоз, отметив и то, что не было средь погибших нукеров более десятка его людей. Может, смогли уйти в степь, заманивая за собою ордынцев?... Татары не тронули рабочих лошадей, но кто теперь поведет их в городец? Седоки перебиты все до единого. Полусотня его нукеров полегла в бою, защищая обоз… Да и кому он теперь нужен – этот обоз? Камень, лес на стропила и на стены? Не было никаких сомнений, что ордынцы напали на городец…

                     Хасан свистнул, созывая разведчиков.

                     - Идем в городец! – сказал он без предисловий. – Ордынцы наверняка уже там: вона след их… Но может статься, что успеем и спасем хоть кого-то!

                     Харабарчи угрюмо молчали, держа коней в поводу…

                     - А наши мертвые? – спросил Турумкай, скрипнув зубами.

                     - Господь простит нам эту вину. Сейчас дорого каждое мгновенье. Все! Уходим!

                     - Наши не все здеся, - не унимался Турумкай. – Десяцкого Сурекея нетути средь павших в бою и ишо десяти нукеров…

                     - Уходим! – Хасан возвысил голос и поворотил коня на шлях.

                     Турумкай оглянулся на тело брата и вскочил в седло. Его примеру последовали остальные, и скоро только быстро удаляющееся пыльное облако осталось от маленького отряда харабарчи.

                      Привыкшие к теплому хлеву и яслям, полным душистого ячменя и овса, обозные лошади недолго щипали жухлую степную траву. Когда заходящее за ближние холмы солнце выкрасило травы в багрянец, лошади одна за другой стали поворачивать оглобли к восходу, выходя на пыльный шлях, ведущий к городцу, к теплому хлеву …

                      До городца оставалось не более десятка верст…                     

 Глава 21

                            Никита приблизился к опушке леса и, памятуя слова Степана о том, что прежде, чем выйти из чащи, нужно осмотреться, направил Буяна к раскидистому дубу, высоко в небо выбросившему свои тяжелые ветви. У дуба Никита встал на седло и ухватился за толстую нижнюю ветку. Легко подтянув на руках свое крепкое тело, он выбросил его на ветку и ловко вкарабкался по стволу на верхушку дерева. Резные листы дуба, густо облепившие крону, застили обзор, и Никитке пришлось обломать несколько веток, чтобы увидеть степь за опушкой…

                             То, что он увидел всего в полуверсте от леса, вселило в его сердце тревогу и смятенье великое. Степь, сколь видел глаз, кишела людским муравейником. Разноцветье шатров и кибиток, костры с дымящимися на огне казанами, и люди, люди – пешие, конные, закручивающие тугую карусель вокруг огромного шатра, стоящего в центре «муравейника». От шатра уходили они в степь чамбулами, вздымая в выгоревшее от пекучего солнца небо пики бунчуков и, расходясь в разных направлениях…

                             «Татары!», - молнией сверкнула мысль. «Господи, Иисусе Христе, сколько же их здеся! А что, ежели чамбул[14] али два уже ушли в Михайловское?!»

                             Никита быстро спустился с дуба и, спрыгнув с ветки в седло, направил Буяна вдоль опушки, стремясь обойти лесом стан ордынцев. Хоронясь за деревьями в  густом подлеске, отрок посматривал в прогалы меж деревами, выискивая место, где можно было бы выйти из лесу и направиться в село. Вскоре у берега лесной речушки он увидел широко раскинувшиеся пред ним степные дали, на коих не мельтешили ордынские всадники. Он дал в бока коню, и жеребец резво вынес его в степь.

                             Неблизкий путь до Михайловского Буян промчался на одном дыхании, и вот уже вдалеке заблестела на солнце маковка церкви, увенчанная злаченым крестом и полумесяцем. Завидев человеческое жилье, предчувствуя отдых и торбу ячменя, Буян поскакал еще быстрее.

                             В селе было тихо…  Ничто не предвещало скорой беды, и сердце отрока болезненно сжалось от того, что сельчанам предстоит в скором времени. Он направил коня к дому старосты и тяжело сполз с седла, разминая затекшие от долгой скачки ноги. Навстречу ему шагнул из сеней Мефодий.