Берестяга

И только Таня открыла глаза, как Наталья Александровна тут же прикоснулась ладонью ко лбу дочери.

— Как ты себя чувствуешь, милая?

— Хорошо, мамочка.

— Хорошо… Ты бредила.

— Это от страшных снов. Не беспокойся.

Ленивое утро сменил долгий день. Таня старалась поторопить его делами, чтением. Ничего не помогало… Наступил полдень. Пришла откуда-то Марьюшка и стала собирать на стол.

Обедали они вдвоем. Поели пустых щей. Марьюшка всегда старалась отрезать Тане ломоть хлеба побольше. Хлеб был тяжелым, клейким и всегда казался сырым, потому что муки в нем было мало. В основном в хлебе была картошка. Мякинки добавляли. Но и такого хлеба елось не вдосталь, по норме. И был он заветным. И вкуснее его трудно было что-нибудь представить… Хлеб. О нем тогда думали почти все люди.

Спроси любого человека в сытое время, что составляет главное богатство на земле. Каждый начнет перечислять разное. Чего только не назовут люди: и золото, и драгоценные камни, и деньги, и дворцы… И только мудрые скажут: «Хлеб!».

Сегодня в Марьюшкином доме пир: кроме щей, на обед картошка с зайчатиной. Для настоящего пира не хватало лишь гостей. Но только Марьюшка вытащила из печки на загнетку жаровню с тушеной картошкой и кусками зайчатины, как к ним постучали.

— Богатыми быть, коли гость к столу спешит, — сказала Марьюшка, а после пригласила: — Входите.

Хозяйка и Таня выжидающе смотрели на дверь. А за дверью кто-то тщательно обметал ноги. «Может Проша?» — и глаза Тани загорелись надеждой, но в дом вошел Лосицкий.

Саша поздоровался, как слепой, не видя с кем. Стекла его очков покрылись серебристым налетом тут же, как только он вошел в тепло.

Лосицкий снял очки, протер их.

— Ну и мороз, — сказал дежурную фразу Саша и тут только заметил, что в доме собираются обедать. Лосицкий смутился. Он хорошо знал, что такое нужда, что такое голод, поэтому не любил «попадать под обед» к чужим и особенно к добрым людям.

— Обедать с нами, — пригласила Марьюшка.

— Спасибо. Я уже обедал, — поблагодарил Лосицкий и старался сделать вид, что его совершенно не интересует никакая пища. Он даже был убежден, что ему не хочется есть. Но эти проклятые запахи тушеного мяса и картошки невольно заставляли глотать слюну. Саша проклинал себя за это, а поделать с собою ничего не мог.

— Спасибо у нас говорят после еды. Садись, Шуреша, садись, — настаивала Марьюшка. — Когда не будет чем угощать, не позову, а сейчас не сядешь — обиду в душе хозяйки оставишь.

— Обедал я уже, Марья Николаевна, — пробовал защищаться Лосицкий. Он даже для убедительности ладонь к сердцу прижал.

— С уроков? — спросила Таня.

— С уроков, — кивнул Саша.

— А говоришь, уже обедал? Обманщик.

Лосицкий покраснел.

Марьюшка налила ему щей и отрезала ломоть хлеба. Сказала:

— Догоняй нас с Таней, а потом зайчатину есть станем и спасибо Прохору Сидоровичу Берестнякову скажем.

Марьюшка сказала эти слова не без политики. Саша Лосицкий ей нравился, а Прохор для нее — роднее родного. Знала старая ягодинка, что такое украденная кем-то любовь, поэтому и побаивалась, как бы Лосицкий не перебил у ее любимца Таню.

А Саша и не подозревал, какие мысли таятся у Марьюшки. Он от души поддержал слова хозяйки:

— Да, Прохору есть за что спасибо говорить. Добрее его трудно себе и представить человека.

Марьюшка воспользовалась случаем и давай нахваливать Прохора, его отца, деда Игната. А потом добрым словом помянула мать Берестяги. И только о бабке Груне Марьюшка не сказала ни слова.

Даже близорукий Лосицкий не мог не заметить, с каким вниманием слушала Таня Марьюшкин рассказ о Берестняковых.

* * *

Отобедали. Марьюшка убрала со стола и ушла на скотный двор. Саша стал рассказывать о школьных новостях. Таня, казалось, слушала его внимательно. И Лосицкий рассказывал увлеченно, остроумно.

— Скажи, Саша, опасно охотиться на волков? — неожиданно перебила его Таня.

Лосицкий удивленно уставился на нее. Он недоумевал: «Причем тут волки?.. А! Вот в чем дело…»

— Наверное, всякая охота — небезопасна. Но, я думаю, что у наших ребят все будет хорошо. Ведь руководят охотой опытные люди: Прохор Берестняков, — Лосицкий нарочно назвал Берестягу очень официально, — Скирлы.

— Не знаешь, Саша, вернутся они скоро?

— Вероятно, к вечеру.

— Будешь их встречать?

— Обязательно.

— Тебе не трудно выполнить одну мою просьбу?

— Зачем же ты об этом спрашиваешь?

— Передай, пожалуйста, Прохору, чтобы он зашел ко мне сразу же, как вернется. Если сможет, конечно.

— Хорошо, передам.

* * *

Наталья Александровна прилегла, не раздеваясь, на кровать, надела наушники и стала слушать Москву. Этот город был сейчас для Самариной, как и для всех советских людей, очень-очень дорогим и нужным.