Березовский и Абрамович. Олигархи с большой дороги

«Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…»

Составы новых кабинетов министров определяли, понятно, тоже они…

Лишь один-единственный раз Юмашев не сумел добиться своего; это случилось, когда Ельцин с Татьяной и Чубайсом фактически силой заставили его возглавить президентскую администрацию. Кремлю срочно требовалась передышка, дабы успеть подобрать какую-то новую, приятную во всех отношениях фигуру.

Полтора года юмашевского владычества остались в памяти старожилов, как дурной похмельный сон; за это время он успел уволить из администрации двести человек, включая всех, кто начинал когда-то с его соавтором; к концу ельцинского правления рядом с президентом остались лишь четверо царедворцев, переживших оба срока. И, конечно, Юмашев.

Это было время бесконечных, пустых совещаний и непрекращающихся интриг. Каждое утро Юмашев начинал с чаепития у кремлевской царевны и точно так же заканчивал свой вечер. Почти всегда с работы уезжали они вместе.

На этих чаепитиях и междусобойчиках, вперемешку с великосветскими сплетнями и милой трескотней, принимались главные, судьбоносные для страны решения; кого куда переместить; какому олигарху дать преференции, а какому, напротив, отказать от двора.

(Тогда-то Березовский, прежде вознесенный стараниями Юмашева, и был окончательно заменен Абрамовичем.)

Вообще, если вдуматься, большего безумия и представить себе нельзя. Две подружки – Валя и Таня – по сути единолично управляли огромной сверхдержавой, не имея мало-мальски жизненного опыта; они, вообще, не представляли себе, чем дышит страна.

К моменту своего назначения 40-летний Юмашев не руководил ничем, кроме отдела писем в журнале «Огонек»; у него даже не было законченного высшего образования, хотя – поверьте мне на слово, – чтобы вылететь с журфака МГУ, следовало изрядно постараться. О Дьяченко и говорить не приходится.

Подлинную жизнь эти люди воспринимали исключительно по рассказам очевидцев. Сами они уже давным-давно оторвались от реальной действительности, повторив печальный опыт французской королевы Марии-Антуанетты, удивившейся некогда, почему бунтуют ее славные подданные: – У них нет хлеба, – объяснили королеве придворные.

– Так пускай едят пирожные.

В России, с ее многовековыми традициями абсолютизма, власть непременно должна быть жесткой и властной; иначе это не власть, а кисель. (Все эпохальные катаклизмы – революции, бунты, крестьянские войны – происходили у нас непременно во времена слабости режима.)

Но о каком авторитете могла идти речь, если все вокруг, включая подчиненных, уничижительно звали истинных правителей страны Валей и Таней.

Невозможно представить, чтобы Петра Первого, к примеру, кто-нибудь – даже недруги – величали Петей, Сталина – Йосей, а Берия – Лавриком. Да и нынешнего президента никому и в голову не придет именовать Вовой…

Но ни Юмашева, ни Дьяченко это нисколько не задевало; они исповедовали совсем другую идеологию – не слыть, а быть; хоть горшком называй, только в печку не ставь…

(Впоследствии даже Татьяна Дьяченко вынуждена будет признать: «Юмашев совершенно не выглядел начальником…».)

Вряд ли Ельцин понимал до конца, что творится у него под боком.

В этот период он почти все время пребывал в прострации, «работая с документами» то на даче, то в больничной палате.

(Потом, правда, в мемуарах, заботливой рукой Юмашева будет написано совсем другое: «Администрация стала настоящим штабом по выработке важнейших идей, стратегии развития и политической тактики».)

Любовь его к Валентину Борисовичу, постоянно подогреваемая сердобольными домочадцами, с годами лишь укреплялась. Когда в декабре 1998-го, в перерыве между лежками в ЦКБ, Ельцин – по юмашевской же просьбе – наконец освободил его от обременительной должности, в каковой тот чувствовал себя «как герой из повести Марка Твена „Принц и нищий“, которому дали государственную печать» (цитата из «Президентского марафона»), от избытка чувств он тут же объявил «летописцу» благодарность. И мгновенно назначил своим советником.

«Юмашев остается в команде», – громогласно объявил президент перед телекамерами.

Через несколько дней, уже без камер, он повторно пригласил его к себе в кабинет, наговорил кучу комплиментов; словом, сделал все, чтобы продемонстрировать Юмашеву монаршую любовь. Для Ельцина, который зачастую увольнял соратников, даже не удосуживаясь объявить им об этом – большинство отставников о своей участи узнавали из теленовостей – это было событием из ряда вон выходящим.

Он даже самолично проводил бывшего администратора до приемной – такой чести прежде не удостаивался еще ни один из посетителей.

Личный ельцинский телеоператор Александр Кузнецов детально описывает эту душераздирающую картину:

«Знак внимания, который он проявил к небрежно одетому Вале, произвел на секретарей неизгладимое впечатление. Можно сказать, Борис Николаевич застал свою приемную врасплох.